Если посмотреть на непосредственно день восстания 14 декабря, то всё произошло так, что остаётся лишь пожать по поводу восстания плечами. Однако потенциально восстание было далеко не так незначительно и ходульно, как это может показаться на первый взгляд. В дневнике Александра Ивановича Тургенева, историка, археографа, директора Департамента духовных дел иностранных исповеданий, за 1836–1837 годы есть две практически идентичные записи о некоем пикантном обстоятельстве. 9 «генваря» 1837 года пятидесятитрёхлетний Тургенев записал: «Я зашёл к Пушкину… Потом он был у меня и мы рассматривали франц. бумаги и заболтались до 4-х часов. Ермол. Орл. Кисел. всё знали и ожидали: без нас дело не обойдётся…»В записи от 15 декабря 1836 года помянут ещё и «кн. Менш.».

«Ермол.» — это знаменитый «кавказский» Ермолов, герой Отечественной войны 1812 года, генерал от инфантерии…

«Кисел.» — это граф Павел Дмитриевич Киселёв, проводивший первое расследование заговора, а уже при Николае — автор «реформы Киселёва» по управлению государственными крестьянами, сторонник отмены крепостного права…

«Орл.» — это генерал-майор Михаил Фёдорович Орлов, принимавший капитуляцию Парижа, — самый высокопоставленный декабрист, наказанный «слегка»…

Что же до «кн. Менш.», то это — светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков, правнук петровского «Данилыча», будущий главнокомандующий в Крымскую войну 1854–1855 годов…

Вот кто «знал», «ожидал» и считал, что без него «дело не обойдётся». Иными словами, не так всё и просто было в выступлении декабристов. За ними стояли весьма мощные силы и фигуры, причём многие понимали или знали об этом в реальном масштабе времени. Например, австрийско-богемский граф Карл Иозеф Кламм-Мартиниц (Непомука), бывший доверенным лицом Меттерниха и сопровождавший в 1825 году эрцгерцога Фердинанда д’Эсте в его миссии в Петербург, подал Меттерниху ряд записок о событиях 14 декабря. Среди них была и «Записка о состоянии общественного мнения относительно событий декабря 1825 г. Изложение морального и политического значения этих событий и их связи с внутренним положением Российской империи». Уже само название этого документа было «говорящим», и там Мартиниц писал: «Заговорщики были неумелы и трусливы в деле, но их проекты были такого рода, что успех первого шага доказал бы на деле правильность их расчётов самым плодотворным образом. Бестужев говорил генералам, которые хулили его 15(27) — го в приёмной императора: «Мы подняли восстание на два часа позже, в этом вся ошибка; иначе вы все стояли бы перед нами на коленях»…

И Николай это знал и понимал прекрасно! Поэтому всё, на чём лежал отсвет декабрьского огня, было ему неприятно лично. Ну как царь мог соглашаться с идеями усиления государственной поддержки Российско-американской компании, если в руководстве РАК был декабрист Рылеев, если эти идеи поддерживал адмирал Мордвинов, которого декабристы намеревались выдвинуть чуть ли не в диктаторы?

А переступить через себя новому императору и можно было, и нужно было, ибо логика созидательного развития державы была на стороне декабристов. Уже в конце царствования у Николая как-то вырвалось — да не при всех, а в дневнике: «Вступая тридцать лет тому назад на Престол, я страстно желал знать правду, но, слушая в течение тридцати лет ежедневно лесть и ложь, я разучился отличать правду от лжи». Но кто, как не сам Николай, оказался виноват в том, что его тридцать лет окружали лесть и ложь? Правду он мог услышать лишь от отторгнутых им декабристов, да он и услышал её, знакомясь с их программными документами, с их показаниями… Та же «Русская правда» Пестеля давала для размышлений вполне достаточно информации.

При этом и декабристы, и околодекабристские круги представляли собой по большей части не расслабленных мечтателей — это были гвардейские и армейские офицеры, то есть люди, привычные к оружию, способные при императоре-реформаторе утвердить идеи и практику реформ, при необходимости, силой оружия же! На них можно было надёжно опереться новому императору — как в своё время не на родовитое боярство, а на энергичных служилых людей опёрся Великий Пётр…

А до него — Иван Грозный.

Высочайшее прощение и приглашение декабристов к сотрудничеству вместо казней и каторги — это была бы как раз та «шоковая терапия», которая благотворнейшим образом встряхнула бы всё тогдашнее русское общество. А флотская часть декабристского движения смогла бы придать совершенно иной вид русским перспективам в Америке и на Тихом океане, включая Дальний Восток.

Увы, Николай I в отличие от Петра I Великого не смог и не захотел стать Николаем Великим… Вместо Русской Правды он выбрал Лесть и Ложь нессельродов и сановных уродов.

«ДЕКАБРИСТСКИЙ» феномен русской истории всесторонне по сей день так и не исследован, несмотря на ряд «классических» работ, начиная с трудов академика Милицы Нечкиной. Однако вне сомнений то, что декабристы оказались видимой частью «айсберга» недовольства, а сам «айсберг» в своей «недекабристской», невидимой части был достаточно внушительным. Причём движение декабристов, хотя и было по своему составу почти исключительно дворянским, фактически представляло собой — по своим целям — незрелое, зачаточное, но буржуазно-демократическое движение! А это означает, что оно могло при успехе получить весьма широкую общественную поддержку при достаточно массовой социальной базе.

В этой книге тема декабристов появилась постольку, поскольку она прямо связана с темой Русской Америки не только именем Кондратия Рылеева. В то же время эта связь, как было сказано, негативно повлияла на судьбу РАК при Николае. Так что о декабристах-«американцах» и тех, кто имел касательство к ним и к Русской Америке, надо рассказать особо, начав, пожалуй, с лейтенанта Завалишина.

Дмитрий Иринархович Завалишин, сын младшего сподвижника Суворова, шефа Астраханского гарнизонного полка Иринарха Ивановича Завалишина, родился в 1804 году, умер в 1892-м (в 1882 году у него родилась последняя дочь Екатерина!). Жил он, как видим, долго, хотя в возрасте двадцати двух лет был приговорён к смертной казни, заменённой каторгой.

За свою недлинную до 14 декабря 1825 года жизнь Дмитрий успел столько, что поверить в это сложно и почти невозможно… Окончив Морской кадетский корпус пятнадцати лет — в 1819 году, он остался там преподавать астрономию, высшую математику, механику, высшую теорию морского искусства, морскую тактику, а также, как сообщает Русский биографический словарь, «другие (! — С.К.) предметы».

Уже преподавая в Морском корпусе, он слушал лекции в университете, в Горном корпусе и в Медико-хирургической академии. Изучил языки английский, немецкий, французский, итальянский, испанский, польский, латинский, греческий и даже еврейский (переведя исключительно «для собственного разумения» Библию с подлинника)… Имел обширные познания в литературе и следил за всем новым в ней и в науке. Особой скромностью мичман-преподаватель не страдал, однако незаурядность натуры и активность мысли были у него налицо… Он был явно упорен и к тому же обладал «пробивными» способностями.

В августе 1822 года Завалишин ушёл на фрегате «Крейсер» под командой Михаила Лазарева в кругосветное путешествие, но по прибытии в начале 1824 года в Русскую Америку был отозван в мае с острова Баранова в Петербург и «замкнул» «кругосветку» по суше — через Сибирь. Отозвали Завалишина по приказу императора Александра, которому Завалишин осенью 1822 года написал из Лондона письмо с проектом организации некоего «Ордена восстановления» — своего рода рыцарской организации с геополитическими целями.