– Слышу, говорит кто-то… а кто? А что? Не знаю… – и вдруг всхлипнул, по впалым щекам побежали слезы. – Все плачутся, все стонут… Птички в клеточке… Горюшко-горе да горе-горюшко.

От его причитаний Улю пробрал озноб.

– Я же говорила, что он не в себе…

– Артем. – Рэм, казалось, не замечал, что стоявший перед ним давно уже утонул в омуте безумия. – Вы должны рассказать, что здесь происходит…

– Туман колышется, тени плачут, а время идет… Нет ни конца, ни края…

Мужчина горестно вздохнул и заковылял к стене. Уля испуганно вскрикнула, когда его рука, больше похожая на веточку, опустилась на серый камень.

– Все тяну, все ковыряю… а никак! – пожаловался он. Длинные когти впились в зазор между двумя камнями. – Нету больше сил, нету… Устал, почти ушел, не смог… а обещал! Ведь обещал же, а?

Уля покосилась на застывшего рядом Рэма. Тот морщил лоб, над чем-то раздумывая.

– Обещал, – наконец кивнул он. – Ты обещал их выпустить. Помнишь? Снести стену. Чтобы все стало правильно.

Старик наклонил голову, прислушиваясь к его уверенному голосу.

– А не смог. – Рэм картинно вздохнул. – Как же так, Артем? Ты так виноват перед ними… Перед птичками…

Уля открыла было рот, чтобы вмешаться в их странный диалог, но Рэм с силой наступил ей на ногу и качнул головой: мол, молчи, не мешай. Оставалось только послушаться, судорожно оглядываясь на туман, который обступал их все решительнее.

– Я хотел! – Тот, кто был когда-то Артемом, схватился за ворот изношенной рубашки. – Вот тяну, копошусь, ковыряю… а ничего!

– Значит, ты помнишь, что стену нужно снести? – вкрадчиво спросил Рэм, приближаясь на полшага.

– Там же птички! Сидят, бедняжки, в клеточке. Ни полететь дальше. Ни вернуться назад. Не дело это… – Он горестно съежился, продолжая неразборчиво бормотать под нос.

– И что же, совсем не получается, да?

– Устал. Другой говорил, не управился он, и я не управлюсь…

– Другой? – вырвалось у Ули.

Старик вздрогнул и попятился, подслеповатые глаза его испуганно округлились.

– Тихо-тихо, не бойся, – примирительно проговорил Рэм, бросив на Улю сердитый взгляд. – Так что же, был другой? До тебя?

– Был, – кивнул Артем. – Я пришел, а он тут ходит. Копошится, ковыряется. Птички ему плачут, и он с ними слезы льет. Почти уже туманом стал. Истерся. Говорит: заменишь меня. Говорит: я первый был, а ты вторым будешь. – Старик тяжело сглотнул, кадык под тонкой кожей болезненно дернулся. – Бежать мне надо было. А я остался. Вот теперь хожу. Копошусь. Не сдюжу я.

– Почему? – чуть слышно выдохнула Уля.

– Истончился я. Истесался. Я второй, тот первый был. Что мы? Два подарочка. А нужен третий. Вот когда будет третий, вот тогда и стены не станет. Он сможет. Он ведь третий… – и засеменил вдоль стены.

Только отросшие когти заскрежетали по камням.

От этого звука Улю затошнило. Она сморщилась. Вид отца, потерявшего всякий человеческий облик, высасывал из нее остатки сил.

– Пойдем отсюда, – попросила она, хватая Рэма за руку. – Не хочу больше его видеть… Он давно умер, наверное, а это чертово место не отпускает его спятивший дух…

Но Рэм задумчиво молчал, провожая Артема взглядом.

– Значит, нужен третий… – пробормотал он.

– Что? – Уля уже тянула его прочь.

– Говорю, все сходится. Всегда нужна третья жертва. Подарочки, привязывающие мертвого к полю, приносим мы. И стена растет. Выходит, чтобы разрушить ее, тоже нужно три жертвы. Первая – тот, кто был до твоего отца. Вторая – Артем. А третья… Третий. Он сумеет все исправить. Выпустить птичек из клеточки.

– Не говори ерунды… – От понимания того, что он собирается сделать, Ульяна оцепенела. – Не смей даже думать об этом!

Но Рэм, кажется, не слушал. Он смотрел сквозь туман туда, где скрылась спина Артема, и губы его растягивались в улыбке. Страшной, неживой улыбке, больше похожей на оскал.

– Все сходится… с ума сойти… Как я сам не додумался?

– Рэм! – Уля встала перед ним, схватила за лацканы куртки и хорошенько встряхнула. – Ты несешь чушь! Этот человек… нет! Это существо… ему нельзя верить! Мало ли что придет в мертвую голову?

– Ты же сама понимаешь, что я прав, – тихо, вкрадчиво, как маленькой, сказал Рэм, отводя взгляд от стены. – Помнишь, как он писал? Круг обязан замкнуться. А круги здесь всегда состоят из трех. Три вещицы. Три жертвы. Три мертвеца. Я буду третьим. Я должен…

– Нет… – Уля уже не могла говорить от ужаса, изо рта вырывался лишь сдавленный шепот. – Ты не можешь… ты… Ты даже думать об этом не смей! Мы прямо сейчас уйдем отсюда… и я найду вещицу. И я загадаю…

– Даже если мы сумеем выбраться незамеченными. Даже если ты найдешь подходящую к загадке смерть… Даже если Гус подарит тебе исполненное желание. Кто-то еще окажется за стеной, понимаешь ты это? Будет бродить там до скончания веков по твоей вине.

– Плевать, – упрямо покачала головой Уля.

– Не плевать. – Рэм замолчал, подыскивая слова. – Если бы тебе были безразличны другие, ты бы не пыталась спасти меня.

– Мне не плевать на тебя. И черт с ними… с другими этими…

– Не черти.

И от этой просьбы, давно уже превратившейся в их секретный пароль, Уле стало совсем уж невыносимо. Она всхлипнула, сжимая пальцы, сомкнутые на воротнике куртке, в кулаки.

– Ты… ты последний идиот, если думаешь, что хренова жертва будет хоть что-нибудь стоить… Мир такой, каков он есть. Дерьмовый, прогнивший, достойный всей той жести, которая с ним творится. Но это не значит, что ты должен умирать… – задыхаясь от гнева и бессилия, начала она.

– Там моя мама. И твой брат, – чуть слышно ответил Рэм. – Если есть хоть один шанс на сто тысяч мертвецов, что я вытащу их… То я должен попробовать.

Уля задохнулась окончанием фразы. Запрещенный прием всегда бьет по самому больному.

– Тогда пойду я. – Кто-то другой завопил в ней от страха, но Уля заставила его умолкнуть. – Ты и так еле на ногах держишься. Если стене нужна третья жертва… значит, пойду я. А ты возвращайся назад.

Рэм ничего не ответил, только протянул руку и осторожно заправил ее выбившийся локон за ухо.

– Никуда я уже не вернусь.

– Почему это? Думаешь, такой герой? Без страха и упрека?

– Нет, я просто не смогу пройти… Посмотри сама. – Рэм взял ее за плечи и осторожно развернул лицом к полю.

За то время, пока они спорили, туман стал непроглядным. Его жадные языки тянулись вперед, путались в седой траве, заполняли собой овраги, окутывали пригорки. Туман был повсюду. Теперь Уля чувствовала его могильное дыхание.