Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 21

29 марта 1963 года.

Сегодня телеграмма от Анны Андреевны. «Вторник возвращаюсь домой весь апрель буду Ленинграде напишите мне = Ваша Ахматова». Долго я, ничего не понимая, вертела прямоугольную бумажку так и этак. Переписка между нами не ведется — зачем мне, собственно, знать, в Комарове Анна Андреевна или в Ленинграде? Да и в любом случае, письмо я все равно адресовала бы в Ленинград — так дойдет быстрее. К чему она вдруг сочла необходимым сообщать мне свое расписание? И какого, собственно, ожидает от меня письма?

Наконец, догадалась.

Она хочет через меня разведать, не приехал ли тот, кто собирался приехать в апреле.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 37

Бедный сэр.

Видя, что Берлин не едет к ней в Ленинград, дама, которая еще десять лет назад отказывалась от свидания с досиживающим семилетний тюремный срок родным сыном по причине своей возрастной немощи, — приезжает в Москву.

Обгоняя солнце, летела!

18 мая 1963 года. Москва.

Утром позвонила мне Анна Андреевна. От неожиданности я не сразу узнала голос. «В Комарове прозрачная весна, а здесь уже пышное лето». Она просила меня придти немедля, но я выбралась только к вечеру. Она сидела в столовой с Ниной Антоновной. Не усаживая меня, поднялась навстречу и взяла за руку: «Пойдемте ко мне, посекретничаем. Дамы всегда секретничают, правда, Ниночка?» И вот мы опять сидим друг напротив друга. Я на стуле, она на своей узкой тахте — полная, прямая, красивая. Приехала она, как говорит, по делам: из-за каких-то переводов и из-за того, что Луконин просит в «День поэзии» стихи («Я никогда не интересуюсь»). Приехала с надеждой на очередную «невстречу». (Намек в одной фразе.) Привезла ее Галя Корнилова. Переезд, всегда дающийся ей тяжело, на этот раз совершился благополучно.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 38

Нужен ли поэту для любовной или какой лирики конкретный объект, да еще ценой срама?

Не зря он с ней не увиделся на этот раз, не хотел быть посмешищем.

Но это не меняло дела. Она вела себя с ним как глумящийся насильник.

Она сама рожала от него стихи, показывала их читателям и знакомым: «похож»? горько усмехалась, праздновала годовщины, звала его «тем господином», гневно бранилась за его хлопоты «о «нобелевке» для нее», обсуждала его физические особенности, сухая или не сухая у него рука, хвасталась его карьерой — и он ничего не смог поделать всю свою жизнь.

«Я дала Володе Муравьеву почитать книгу того господина о Льве Толстом. («Тот господин» — у нее всегда «Гость из будущего», Исайя Берлин.) Он пришел в восторг. Объяснял мне, что это гениально. Я слушала молча и смотрела девственными глазами».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 29

Представьте взгляд девственных глаз. За которыми чувствуется — ого-го! Что же? Берлин как-то нарушил ее девственность? Какой контраст девственности она намеревалась предъявить? То есть была не девственность — а что? Она каждую минуту намекает на что-то — бывшее. Не было ничего. Даже в самом умозрительном плане. Сколько же и чего она о нем не передумала!

По дороге домой я думала о том, о чем не решилась ее спросить:

А мне в ту ночь приснился твой приезд… — значит ли это, что заграничный господин снова приедет?

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 231

Ну мы все, русскоязычные, знаем, что «тем господином» можно назвать человека только с большой долей иронии — или недоброжелательства. Поскольку Берлин — наш самый желанный господин, остается только ирония. А что он сделал? Проявил интерес к персоне по своей специальности — литературоведению, встретившись совершенно случайно. Не ища этой встречи, предложили — не отказался, познакомился, поговорил — все, забыл. Он не давал никакого повода иронизировать над собой: он за ней не ухаживал, не делал ей двусмысленных или однозначных намеков, не обещал ничего. И двадцать лет ему не дают покоя. Он мог бы надеяться, что двадцать лет разницы в возрасте дадут ему гарантированную чувством приличия безопасность. Нет. Она многозначительно пересказывает их более чем невинные телефонные разговоры, вернее, один разговор. Больше не было.

Лидия Чуковская говорит покорно: значит ли это, что господин снова приедет — как будто господин К НЕЙ уже хоть раз приезжал.

Весть — такую. Такую! — о приезде малознакомого человека. Годовщина (речь идет о Постановлении, всегда только о нем)— «страшна».

Он — никого не выдумывал, это она его выдумала.

Потом заговорила доверительно, чуть понизив голос: «Один господин — вы, конечно, догадываетесь, о ком речь — позвонил мне по телефону и был весьма удивлен, когда я отказалась с ним встретиться. Сообщил мне интересную новость: он женился только в прошлом году. Подумайте, какая учтивость относительно меня: ТОЛЬКО. Он так не говорил, просто он действительно женился за год до этого. Поздравление я нашла слишком пресной формой для данного случая. Я сказала: «Вот и хорошо!», на что он ответил… ну, не стану вам пересказывать, что он ответил…»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 226

Да. Это была настоящая история любви, не перескажешь. Надо только узнать и его версию.

Позднее сэр Исайя Берлин сообщил мне, что в его памяти телефонный разговор 56 года «сохранился несколько иначе». И еще: «Я записал этот разговор в том же году».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 237

Он подчеркнул, что ручается за точность. Но кто его спрашивает!

Она говорила, хотя и с насмешкой, но глубоким, медленным, исстрадавшимся голосом, и я поняла, что для этого рассказа о «небывшем свидании» она и вызвала меня сегодня, что снова ею совершен один из труднейших поступков.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 226–227

Снова. А предыдущий раз, я забыла, это когда было? Какой труднейший поступок был перед этим?

Но так как я женился… Я с ней имел разговор в 1956 году, когда я приехал со своей женой, у нас был медовый месяц. Пастернак мне сказал: «Послушайте, Анна Андреевна тут, в Москве. Видеть она вас не может, потому что ее сын только что вернулся из ссылки, и она не хочет встречаться с иностранцами. Ей это очень опасно. Но по телефону с ней можно поговорить». Я ей позвонил. Она мне сказала: «Вы?..» Я говорю: «Да». Она сказала: «Пастернак мне сказал. Что вы женаты». Я сказал: это так. «Когда вы женились?» — «В этом году». Длинное молчание. Потом: «Ну что же я могу сказать? Поздравляю!» — очень холодным голосом. Я ничего не сказал. — «Ну да, да… Значит, вы женились. Да…» Конец разговора. Я понял, что совершил преступление — это было ясно. Потом она приехала в Оксфорд… Я встретил ее в Лондоне, как только она приехала. Потом в Оксфорде я пригласил ее жить у нас, этого посольство не позволило, но она пришла обедать. (Для нее такое приглашение могло значить что угодно, потому что она привыкла садиться за стол там, где сидит уже жена, но для него такое приглашение все-таки значило только одно: что оно ничего не значило.)