Оскар вышел из машины первым.

– Вы, уважаемые, проходите в дом, вещи ваши я принесу.

Джадд стоял и разглядывал дом, похоже, не замечая дождя.

– Кажется, это он.

Кэй не могла ничего сказать, не могла ничего сделать, чтобы скрасить эту ужасную минуту. Никак нельзя было позволять ему ехать, да только как ей было его остановить?

Сидя на краешке кровати, Джадд Уайлдер смотрел вокруг себя, вызывая воспоминания, которые, странное дело, не желали воскрешаться в памяти. Вот комната, в которой он провел все свое детство, его личные владения до того самого дня, когда он уехал в колледж, источник, из которого, как он ждал, трудно сдерживаемым потоком польются ностальгические воспоминания. Теперь он сидит здесь, и ищущий его взгляд видит всего лишь старомодную комнатушку, приткнутую в острый выступ над входным крыльцом, меньшую размерами, чем ему помнилось, и почти не вызывающую никаких чувств.

Все та же металлическая кровать с набалдашником в форме шара, который венчает изогнутое изножье. Набалдашник до сих пор сплюснут от случайного удара его бойскаутского топорика, хотя сама вмятина замазана той кракелюрной краской, которой Флора постаралась придать «антикварный» вид всей старой мебели, и теперь она, окрашенная, осталась узнаваемой, но ничего не пробуждала в душе.

А вот стена, на которую он вешал свои вымпелы и картины, однако нынешние обои, усыпанные бутонами роз, никак не давали памяти разгуляться. Вот оно, низенькое окно, через которое он, встав на коленки, подсматривал за миром, но то, что некогда приводило в трепет, давным-давно было утрачено так, что и не упомнишь. Вот старая этажерка для книг, где за стопой журналов «Нэшнл джиографик» он прятал книжки, которые присылал ему Флойд Фултон, но уже совсем из памяти вон, что это были за книжки и зачем их надо было прятать, то, что толкало таить, затерялось в прошлом, какого в памяти не вернуть. Впрочем, почему-то казалось, что и вспоминать уже незачем. Долгий этот вечер навеял неспешное пробуждение, ощущение того, что возвращение в Хэйгуд стало для него концом начавшегося на съезде с развязки Пенсильванской заставы.

Он вполне сносно перенес поездку из Де-Мойна, освободил сознание для того, что предстояло впереди, заполняя его мыслями о «Геральд», и так пребывал в отстраненности, пока они не переехали железную дорогу и не покатили по Главной улице, где он тут же попался в паутину ожиданий, отделаться от которых было, похоже, невозможно. Впереди маячила перспектива вступить в дом смерти, охватило безумное искушение оттянуть эту встречу с ней лицом к лицу, тут-то Оскар, на кого будто тоже накатили волны ужаса, и предложил остановиться у домика «Геральд».

Главным среди ожиданий было предчувствие того страшного момента, когда ему предстояло переступить через порог дома. Его сознание сохранило единственное четкое воспоминание о приезде домой на похороны мамы, оно не причиняло боли, укрытое толстой коркой зарубцевавшейся глубокой раны, но стоило тронуть. Тогда, войдя в дверь, он посмотрел вправо и увидел усыпанный цветами гроб в нижней спальне, а потом бесчеловечная жестокость обычая заставила его войти и опустить взгляд на отталкивающую пародию на жизнь, на застывшую отвратительно грубую и напудренную карикатуру на лицо, которое было некогда живым, светилось умом, заботой и любовью к нему.

Сегодня днем, идя по дорожке, поднимаясь на крыльцо, он впервые за всю свою жизнь едва не закричал, протестуя против непереносимой боли. Потом дверь вдруг распахнулась, он оказался в доме, в окружении людей, которые называли его по имени, пожимали руку, говорили, как рады снова его видеть, как счастливы наконец-то познакомиться с Кэй, расспрашивали, как они добрались, – от всего этого ему стало казаться, будто он попал на вечеринку, где обстановка, положим, и несколько строгая, но уж, ясное дело, ничуть не похожая на представлявшиеся ему тягостные от горя поминки. И в нижней спальне не было никакого гроба.

Обуревавшие его ожидания бездумно питались воспоминаниями, давным-давно утратившими достоверность: ему и в голову не приходило, что в Хэйгуде теперь есть ритуальный зал, пока кто-то не спросил его, собирается ли он сегодня вечером на прощание. В тот же миг обуял его все тот же ужас, с каким он входил в дом, но ужас отступил, стоило Кэй тихонечко спросить: «Не лучше ли тебе запомнить его таким, каким ты его знал?»

Мгновенная отзывчивость Кэй, быстрота, с какой она действовала, оберегая его, – вот что занимало Джадда сейчас едва ли не в первую очередь, его признательность подкреплялась еще и благодарностью за то, как решилась она разделить бремя, которое иначе ему пришлось бы нести в одиночку. Одна только та встреча с Флорой чего стоила! Флора пустилась в рассказ о болезни и смерти отца с такой мучительной достоверностью, не утаивая от него ни единой душераздирающей подробности, начиная с того утра, когда нашла его на полу ванной комнаты, и до последнего жизненного вздоха, который сама упорно называла «хрипеньем смерти». Если бы не Кэй, он бы этого не вынес.

Брат Флоры и его жена предложили уступить отведенную им комнату и перебраться в мотель, чтобы Джадд с Кэй могли быть вместе, однако Кэй тихо, но настойчиво убедила их, что вовсе не возражает остаться с Флорой, сказав, что и Джадд удобнее устроится у себя в собственной комнате. И ведь до вот этого самого момента он тоже думал, что так ему и впрямь будет удобнее.

Теперь, сидя на краешке кровати, пальцем не шевельнув, чтобы начать раздеваться, он почувствовал такое одиночество, какого не испытывал никогда прежде, ощутимее всего оно выражалось в надежде, что Кэй, прежде чем лечь спать, зайдет к нему. И хотя через открытую заслонку в трубе воздушного отопления он слышал, что она все еще сидит в гостиной с Флорой, голос жены звучал слишком глухо, чтобы можно было разобрать хоть слово, однако невозможно было ошибиться в ее тоне – теплом и понимающем, отчего его начинало донимать чувство, которое, признайся он в нем, можно было признать за нечто очень близкое к ревности.

Джадд вышел на улицу, повернул направо в сторону деловых кварталов. Когда миновал первый переулок, сообразил, что впервые со времени сердечного приступа он прошагал так много, – и все равно побрел дальше в бесцельном поиске того, чего не хватало в доме, сам не очень понимал чего, и все же хранил в душе уверенность, что отыщет это на Главной улице. Как ни призрачна была его цель, а все же и ее вполне хватало, чтобы сознавать: ему нужно поговорить с кем-нибудь о своем отце, хотя бы для того, чтобы избавиться от чувства одиночества, одолевшего его в доме.

Шагая по улицам, Джадд думал о Кэй, рассуждая, как все же удачно вышло, что он взял жену с собой, насколько ему с ней оказалось легче. И опять совершенно осознанно пришло ему на ум, как чудесно вчера вечером она обошлась с Флорой, как поразительно вовремя взяла на себя заботы сегодня утром, с какой готовностью те две женщины на кухне приняли ее распоряжения. То, что – при других обстоятельствах – могло бы открыть ему глаза на нечто ранее упущенное, на свойство Кэй, какое он никогда должным образом не ценил, теперь обернулось для него представлением, будто за последний месяц она здорово изменилась.