– Не надо, не продолжайте, – Джованни улыбнулся. – Вам вовсе не следует выкладывать мне все подробности.

– Спасибо, – доктор облегченно вздохнул. – Знаете, умалчивать что-то, оказывается, даже труднее, чем врать, я врать привык там, в лаборатории, но совсем другое дело, когда говоришь с живым человеком, а не с куклами… Нет, все-таки обидно, что я не прихватил журнал.

– Не огорчайтесь, я обойдусь без фотографии.

– Главное, чтобы вы успели. Это счастье, что она сейчас в Париже, точно неизвестно, когда вернется, но вероятно, в начале следующей недели…

– Да, я понял, я постараюсь.

– Джованни, у меня такое чувство… может, я ошибаюсь, но я уверен, единственный реальный способ бороться со всем этим безумием, здесь, в России, и там, в рейхе, это просто спасать людей, пользоваться всякой возможностью…

Джованни остановился и тронул его руку.

– Карл, мало времени, мне надо вернуться в посольство к одиннадцати. Пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Я не спрашиваю, кто вас прислал и откуда вы все это знаете. Догадываюсь, что к Иностранному отделу НКВД вы должны иметь какое-то отношение…

– Только косвенное. Там все разваливается. Имя и должность человека, который заинтересован в том, чтобы фрейлейн Дильс не попала в гестапо, я назвать не могу, простите, – быстро проговорил доктор.

– Нет-нет, ни в коем случае…

– Он в НКВД не служит, я гарантирую его порядочность.

– Порядочность… – Джованни усмехнулся. – Тут, как в рейхе, чем выше порядочность, тем меньше возможностей.

– Кое-какие возможности у него есть, поверьте.

– Да, пожалуй… судя по информации, которой он владеет… Вот что, Карл, передайте вашему порядочному человеку с возможностями, что сигналом к скорому началу войны станет отставка фон Нейрата и назначение Риббентропа на должность министра иностранных дел. Это может произойти уже в этом году или в начале следующего. Любые мирные соглашения, которые будет навязывать правительствам разных стран министр Риббентроп, любые обещания, подписи под документами – целенаправленная ложь. Цель – реализация радикальной программы жизненного пространства, то есть война. Просто передайте, и все. У вас дома есть телефон?

– Да, – доктор назвал номер, – хотите записать?

– Не нужно. Запомню. Пароль для вас по телефону: «Привет от Ивана», ответ: «Вы не забыли поздравить его с днем рождения?». Падре больше не звоните. Если понадобится что-то срочно передать, он часто гуляет вечерами там, где мы с вами встретились. Вот, посмотрите, – Джованни достал из кармана маленькую фотографию.

Доктор несколько секунд разглядывал худое лицо, большой выпуклый лоб, впалые щеки, резкие линии морщин, лохматые черные брови, глаза, увеличенные стеклами очков.

– Глаза серые, волосы седые, – пояснил Джованни, – рост примерно мой, сильно сутулится, слегка хромает. Я опишу ему вас подробно, если вдруг вместо вас явится кто-то другой, пусть держит в руках «Крокодил», именно этот номер. Пароль – та же пуговица. По-русски падре почти не говорит, кроме итальянского, знает немецкий и французский. Все, мне пора, – Джованни быстро обнял доктора и не оборачиваясь зашагал прочь, в сторону Никитской.

Старая баронесса фон Блефф прожила в клинике всего неделю и скончалась от «острой сердечной недостаточности». Официально закон об эвтаназии еще не был принят, но убийство душевнобольных уже давно считалось абсолютно легальным и привычным делом. В документах истинная причина не называлась. Если врачи убивали больного ребенка или молодого человека, обычно писали «пневмония», если старика – «острая сердечная недостаточность». Впрочем, Габи не исключала, что матушка могла умереть и без посторонней помощи. Сам факт заключения в клинику стал для нее смертным приговором.

Похороны были пышными, за катафалком шли Гиммлер, Гейдрих, Геринг с супругой. Эмми рыдала. Явился сам фюрер и произнес длинную прочувствованную речь. Приехали Рондорффы. Софи-Луиза растерянно спрашивала: «Почему так внезапно? Трудди была совершенно здорова…»

– Возраст, возраст, – тупо повторял Франс, выслушивая соболезнования.

Софи-Луиза умоляла Габи беречь осиротевшего Франса, звала их обоих к себе в Швейцарию отдохнуть и развеяться после страшного потрясения.

К этому времени Габи уже прошла собеседование во Внешнеполитическом отделе партии, по собственной инициативе, не дожидаясь протекции Аннелиз Риббентроп. Все кадровые вопросы пресс-центра МИД решались в секретариате Геббельса. Рейхсминистр пропаганды одобрил зачисление фрейлейн Дильс в штат пресс-центра. Он так же, как Аннелиз, считал, что пресс-центру нужны свежие молодые лица.

Франс воспринял новость равнодушно, Габи сомневалась, понял ли он, о чем речь.

Сразу после похорон Франс погрузился в юридические и финансовые проблемы. Ему удобно жилось под матушкиным крылом, он капризничал, жаловался на ее скупость, но никогда не порывался взять на себя хотя бы часть скучных бумажных забот. Он ничего не смыслил в этом, и теперь его ожидали сюрпризы. Выяснилось, что состояние семьи фон Блефф не так велико, как ему казалось. Встречи с управляющими, поверенными, нотариусами, юристами, возня с бумагами – все это отнимало кучу сил и времени и не доставляло ни малейшего удовольствия. Франсу везде мерещились мошенничество, обман, гнусные намеки на его гомосексуализм. Он потребовал, чтобы Габи срочно вышла за него замуж и переселилась к нему в особняк. Когда она заметила, что сейчас не самое подходящее время для свадьбы, все-таки траур, он заявил:

– Мне надоели твои фокусы, ты должна делать то, что я говорю.

Квартира на Кроненштрассе принадлежала Франсу. Три года назад старая баронесса согласилась оплатить эту покупку с условием, что собственником станет ее сын, а не фрейлейн Дильс. Прежде Франс иногда выражал готовность переписать квартиру на Габи, но так и не сделал этого. Теперь он намеревался сдать квартиру в аренду.

– Предстоят огромные выплаты в партийную кассу, я лишаюсь имения под Мюнхеном. Налоговые долги, прочая мерзость. Дела вовсе не так хороши, как кажется, придется считать каждую марку. То, что мы до сих пор живем отдельно, вызывает пересуды, а в особняке достаточно места.

Габи заранее сняла маленькую квартирку-студию в Шарлоттенбурге, там заканчивался ремонт. Оставалось только объясниться с Франсом, она тянула, ссылалась на жесткий режим работы в пресс-центре, что было чистой правдой. Вольная жизнь модной журналистки закончилась. Теперь приходилось являться на службу ежедневно и проводить значительно больше времени на инструктажах в Министерстве пропаганды.

Франс пришел накануне переезда, без звонка, поздно вечером, стал кричать, что ему надоели ее фокусы. Увидев разгром, гору платьев на диване в гостиной, открытый чемодан в спальне, успокоился, предложил вызвать горничных из особняка, чтобы они упаковали вещи.

– Я думаю, мамины комнаты тебе вполне подойдут, если хочешь, можно переставить мебель, поменять шторы.