Рейхсфюрер сделал полуоборот в сторону подчиненного:

— Докладывайте.

— До Лондона долетело более двадцати ракет. Точной цифрой пока не располагаем. Основная часть столицы разрушена. К сожалению, не центральная. Преимущественно рабочие кварталы. В городе паника. Английские ПВО даже не среагировали: не успели поднять в воздух ни одного истребителя. Также в городе прошли слухи о немецких камикадзе. Черчилль шокирован. Созвал экстренное совещание. Это успех!

— Почему ракеты не упали на Даунинг-стрит?

— Доктор Браун предполагает, что произошел сбой в аппаратах наведения. Его люди уже приступили к детальному анализу бомбардировки.

— Когда что-то прояснится, немедленно мне доложите.

Бургдорф успел несколько раз вытереть пот со лба, но и не думал

сокращать шестичасовой ночной труд:

— …Я обещаю: за каждого погибшего солдата будут казнены десять, нет, сто предателей! В то же время я буду бдительно следить за тем…

Гиммлер обернулся и споткнулся взглядом о Геринга. Тот сегодня превзошел сам себя. В отличие от однопартийцев, облачившихся в отвечающие событию костюмы черного цвета, «Боров» явился на церемонию в любимом маршальском белоснежном мундире. В свете фотовспышек костюм первого авиатора рейха искрился и вспыхивал, точно новогодняя елка. И гореть было чему. На погонах — два скрещенных маршальских жезла, шитые золотом. Поверх них, так же шитый золотом, — орел рейха, герб фашистской Германии. И все это — на шитой золотом основе из трех переплетений. Золотые жезлы имелись и в петлицах, но уже на основе, вышитой серебром. Ворот мундира и рукава были щедро обвиты толстой золотой тесьмой. В правой руке «Боров» сжимал золотой маршальский жезл, который сейчас радостно искрился, совершенно не соответствуя скорбному поводу проводимого мероприятия. Поверх единственного траурного в костюме предмета — галстука — маршал додумался повесить усыпанный драгоценными камнями высший итальянский орден «Аннунциата», врученный ему Муссолини за победу над Францией.

Сам дуче тоже стоял среди генералитета. «Наверняка, — подумал рейхсфюрер, — “Боров” нацепил “Аннунциату” ради него».

Гиммлер почувствовал, как в его груди зародились злость и ненависть к «Борову». «Нет, толстяк, — “Фермер” нервно сжал пальцы в кулак, — просто так я тебе Брауна не отдам. Не ты его привел к успеху, не тебе им и властвовать. Я его сам, лично, переправлю американцам. Либо уничтожу. Но твоим он не станет. Не надейся!»

За спиной рейхсфюрера послышался легкий стой Гиммлер обернулся: от духоты жена японского посла потеряла сознание.

«Еще пять минут, — развесилился мысленно “Фермер”, — и количество покойников явно увеличится».

Бургдорф наконец довел спич до финального завершения:

— …Мы имеем национально и патриотически мыслящее правительство. Одно это вселяет во всех нас надежду, что достоинство народа, безопасность государства и свобода родины будут путеводными звездами нашей деятельности…

Гиммлер взглянул на часы: один час и двадцать восемь минут. Не прощальная речь, а прямо-таки доклад на партийном съезде.

Гробы накрыли тяжелыми дубовыми крышками, поверх которых положили белые нацисткие полотнища с черной свастикой по центру.

Офицеры СС водрузили гробы на плечи и понесли их к выходу. На улице каждый гроб ждал собственный пушечный лафет с лошадиной упряжкой. По обеим сторонам лафетов стоял караул из двенадцати офицеров СС.

Барабанная дробь взорвалась с новой силой. Толпа из нескольких тысяч человек, окружавшая здание рейхсканцелярии, вскинула руки в нацистом приветствии. Теперь, по разработанному заранее плану, церемонию должен был продолжить Геринг.

Маршал авиации вышел к стоявшему на плацу строю солдат, ему быстро поднесли микрофон.

— Герои 20 июля! — взревел над площадью усиленный аппаратурой голос «Борова». — Я обращаюсь к вам от имени фюрера и нации! К вам — тем, кто разоблачил и уничтожил преступную клику заговорщиков и убийц. Вы, преданные сыны Германии, заслужили самых высоких наград. И сегодня наш фюрер вручит каждому из вас заслуженные награды.

Из дверей рейхсканцелярии, в сопровождении трех ординарцев с орденскими коробочками в руках, вышел «Гитлер». Многочисленная братия репортеров фиксировала каждый его шаг и каждый жест.

Барабанная дробь не смолкала ни на минуту.

Гиммлер усмехнулся: вот так и создается миф о лидере. Фотографии, кинохроника, поддельные воспоминания, подложные документы… И заурядная серость превращается в героя нации.

Двойник Гитлера лично цеплял награды на грудь солдатам и офицерам. Потом следовали рукопожатие и традиционное похлопывание по плечу.

Мюллер отметил, сколь четко репортеры выполнили его распоряжение: зафиксировали получение Курковым высшей награды рейха со всех ракурсов. Но группенфюрер даже не догадывался, что пока наблюдал за действиями журналистов, с него самого не сводил глаз Скорцени. И выводы тот сделал для себя соответствующие: «Я прав. Куркова следует срочно отправить во Фриденталь. Иначе спланированная и практически полностью подготовленная операция по проникновению русского в тыл англичан и покушению на Черчилля сорвется».

Список представленных к награде закончился. Бургдорф прошел к Герингу, взял у него микрофон и, вскинув руку в нацистском приветствии, во всю мощь своей глотки выкрикнул:

— Зиг!

Строй солдат и офицеров, выждав долю секунды, ответил ему мощным:

— Хайль!

— Зиг! — Бургдорф — впервые с того момента, как стал двойником Гитлера, — почувствовал сладость власти.

— Хайль!

— Зиг! — Это была минута его наивысшего торжества.

— Хайль!

Факелы вспыхнули в руках эсэсовцев. Командиры, отдавая распоряжения четкими отработанными командами, перестроили полки, и похоронная процессия, в сопровождении факельных огней, устремилась к воинскому кладбищу. Каждый солдатский шаг отбивался ритмом барабанов.

Из окон домов свешивались нацистские флаги с траурным обрамлением. Люди, стоявшие по обе стороны улицы, бросали цветы к ногам участников похоронной процессии. Шедший в четвертом ряду, вслед за Кальтенбруннером и Гиммлером, Мюллер, всматриваясь в изможденные лица берлинцев, неожиданно вспомнил, как хоронили Гейдриха. Тоже были и цветы, и слезы. Даже истерики. Но одновременно в глазах, в самих лицах берлинцев, провожавших Гейдриха в последний путь, светилась вера в победу. Сейчас в тех же самых глазах отражалась лишь серая беспросветная усталость. «С таким настроением нам войны точно не выиграть», — подумалось шефу гестапо.

* * *

Штольц, находившийся среди толпы, тоже бросил цветок, но, увидев издалека шефа гестапо, быстро спрятался за спинами горожан. Он проводил группенфюрера взглядом, отметил его задумчивый вид. Затем, не дожидаясь окончания церемонии, выбрался из толпы, спокойным шагом зашел в подъезд ближайшего дома, взбежал по короткой лестнице, проскочил по площадке, спустился по другой лестнице и вышел через запасной выход в переулок, путь из которого вел на соседнюю улицу. Здесь было безлюдно и тихо: все жильцы близстоящих домов наблюдали за похоронами. А потому никто не заинтересовался одиноким мужчиной, бредущим в по пустынной мостовой.