После смерти Шебаршина я прочитал ее снова. И она проникла в меня еще глубже. Многое в ней (книге) и в нем (авторе) открылось теперь с другой стороны»…

«Услышав по ТВ сообщение о его смерти, я не поверил. Понимая, что это не глупая шутка, а центральный телеканал, я все равно не мог поверить. Слушал один телевизионный канал, переключал на другой, пролистывал новостные страницы в Интернете. Всюду — одно и то же… Покончил с собой…

Тогда я, будучи не в силах переварить это известие, сел за стол и написал письмо, которое невозможно никуда отправить. Письмо в пустоту. Письмо к умершему. Но для меня это было письмо к живому человеку…

До похорон еще оставалось время. Его надо было чем-то занять — чем-то, что имело прямое отношение к Шебаршину. И я взял его “Жизни мелочные сны”. В главе “Джаганатхан” автор описывает появление призрака, в котором узнает своего старого друга. “Ну а ты-то сам когда к нам собираешься? Не пора ли? Устал ведь?” — спросил призрак…

На похороны я выехал рано. Всюду лужи, где-то сыпал снег, где-то лил дождь. Возле входа в траурный зал Троекуровского кладбища было оцепление. Множество людей стояло на аллее, дожидаясь разрешения войти.

Я вошел в зал первым, сорвав с головы черную шерстяную шапку. Кто-то забрал у меня цветы и положил их на гроб. Родственники уже заняли свои места, но я смотрел только на гроб, забыв подойти к Алексею. С каждым шагом на меня опускалось сверху и накатывало изнутри неодолимое состояние удушающего бессилия. Сначала мне показалось, что гроб закрыт, и это испугало: как же так, ведь я приехал увидеть его в последний раз. Но оказалось, что гроб закрыт только снизу, верхняя створка поднята, лицо и руки видны. Безмятежное лицо. Замазанная на правом виске рана.

И тут впервые за тридцать лет из меня потекли слезы. Безостановочно. Я стоял перед Леонидом Владимировичем и не мог справиться с собой. Меня трясло. Взрослый мужик, похоронивший многих близких знакомых и родственников, я ни разу за эти тридцать лет не испытал жгучего чувства расставания, глядя на покойника. Да, была печаль и понимание зыбкости этого мира. Но теперь я не мог совладать с собой. Слезы лились так, будто из меня выходило все накопившееся за эти годы. Душевная боль, физические страдания, обиды, разочарования, — все, все, все. Сначала я думал: как же так, нельзя допустить слез, это не по-мужски, а потом решил — пусть. Кому какое дело до меня?

Из ритуального зала гроб понесли к могиле. Вдоль аллеи стояли солдаты, чуть в стороне — милицейский автомобиль, люди в штатском с переговорными устройствами. Играл оркестр, потом был залп, и одновременно грянул гимн. И словно колдовство какое-то — у меня опять хлынули слезы. Теперь в последний раз. Все кончилось. Черта подведена окончательно…

От прежней жизни осталась только память. Есть люди, с которыми я могу встретиться и поговорить. Но Шебаршина нет. Потеря невосполнимая. Вся моя сознательная жизнь так или иначе связана с ним. Он не стал мне другом, не был наставником, не заменил мне отца, но было что-то другое, что невозможно передать словами, что не вписывается в рамки обычных человеческих отношений и переходит в категорию метафизики. Наверное, Шебаршин был для меня еще и воплощением всего значительного — в достижениях и ошибках, в личном и общественном, в человеческом и государственном, в открытом и закрытом, в правде и неправде. И конечно, он символизировал для меня для меня мое прошлое: и как конкретный человек из моей жизни, и как собирательный образ разведчика»…

Насколько я понимаю, Андрей Ветер — сын разведчика, который потом сам некоторое время работал в разведке, а затем, как случилось со многими умными людьми в лихие девяностые годы, ушел на «вольные хлеба». Некоторые, как, например, Леонид Владимирович, также ушли в никуда, на вольные харчи. Но что такое вольные харчи для разведчика? Это и смех, и грех, и саднящее состояние души, и печаль тяжелая, это едва ли не конец жизни.

Одной из немногих отдушин для этих грамотных, очень подготовленных, талантливых людей стали книги — в литературной среде появились новые имена, яркие, замечу, привлекающие к себе. Как автором приметных книг был Шебаршин, так же автором нескольких приметных романов стал и Андрей Ветер, успешно работают на литературном поприще Олег Нечипоренко, Георгий Санников и другие.

Когда Ветер ушел, уволившись из разведки, написал роман о разведчике, который, так же как и многие, оставляет свою службу и уходит на вольные хлеба, то дал этот роман почитать Шебаршину — интересно все-таки, как тот отнесется к роману, что скажет? Вдруг где-то Ветер допустил лукавство, вдруг перегнул палку, вдруг что-то описал неточно, вдруг… У всякого автора таких «вдруг» обычно оказывается великое множество.

Андрей Ветер вспоминает, что Шебаршин «закурил и с грустью проговорил: нет, все правильно, все так и есть. Только вот твой персонаж разочаровывается в Службе… Это было для Шебаршина неприемлемо. Разочароваться в разведке он не мог».

Автор прав: Шебаршин не мог разочароваться в деле, ставшее делом его жизни, главным делом — Леонид Владимирович принадлежал к числу людей, которые не разменивались, не хватались за все сразу, он был, как свидетельствуют люди, хорошо его знавшие, натурой цельной, крепко сколоченной. И служил главному делу своему, профессии своей до конца жизни, до последнего вздоха.

Осталась память. Она будет жить долго. Ровно столько, сколько будут жить люди, знавшие его.

В этом я уверен твердо.

Еще раз хочу подчеркнуть, что пока шла работа над этой книгой, двери офиса Российской национальной службы экономической безопасности, в котором происходили встречи с людьми, знавшими Шебаршина, были открытыми — появлялись люди самые разные, часто к разведке отношения не имевшие, но знавшие Леонида Владимировича лично, рассказывали о нем. Самые разные, в общем, люди.

Одна из последних встреч состоялась с Кротковым Сергеем Ивановичем, долгие годы работавшим оперативным дежурным в Первом главном управлении и, естественно, хорошо знавшим Шебаршина.

Кротков пришел в «Лес» в семьдесят первом году, когда там еще стояли строительные леса, центр разведки только возводился. При нем длинные колонны «львовских» автобусов перевозили сотрудников ПГУ с их имуществом в Ясенево, бумаги же перевозили под охраной автоматчиков.

Служба у оперативного дежурного хлопотная, собранность должна быть предельная. Работали оперативные дежурные по двенадцать часов — две рабочих смены, потом два дня отдыхали.

Дежурить приходилось не только в «Лесу», но и на Лубянке — ведь там также располагался кабинет начальника разведки. Утром двадцать второго августа 1991 года Кротков находился на Лубянке, когда по радио, а затем и по телевидению прозвучало сообщение о том, что новым председателем Комитета госбезопасности назначен Шебаршин. Причем радийная дикторша фамилию произнесла неверно: Шебаршина назвала Шебардиным.

Все телефоны, находившиеся у оперативного дежурного под рукой, разом начали трещать — обе вертушки, первая АТС и вторая, «ВЧ», прочая связь, — звонившие интересовались в один голос: