Дональд остановился. Со всех сторон изучил погасшую трубку, которую по-прежнему держал в руках, – внимательно, но рассеянно, словно не будучи уверен, что перед ним такое. А затем запихнул ее в карман.

– Вы подразумеваете, если бы я женился на Жюли?

Столь прямая постановка вопроса застала меня врасплох.

– Да. Да, именно это я и хотела сказать. Может быть, мне не следовало…

– Если бы я женился на Жюли, я бы по-прежнему ездил туда, где моя работа, – без обиняков объявил Дональд. – И это не всегда будет Западный Вудберн. – Он поднял глаза. – Вы пытаетесь дать мне понять, что Жюли захочет поселиться здесь?

– Нет.

– А! Что ж, у меня тоже не сложилось впечатления, будто она неразрывно связана с фермой.

– Не связана. – И, поколебавшись, я с той же откровенностью добавила: – И вряд ли будет.

Дональд внимательно смотрел на меня. У моих ног куртинка серебристого луговника оделась в бледное кружево опушенных семян. Я пропустила траву сквозь пальцы, поднесла к глазам горсть невесомых пылинок. А затем вдохнула поглубже и решительно продолжила:

– Знаете, мне бы и в голову не пришло говорить вам такие вещи, если бы это не было крайне важно. Вы, наверное, уже подумали, что я слишком много себе позволяю; если так, то прошу прощения.

Дональд издал негромкий, не поддающийся описанию звук, нечто вроде «мфм», что в северных краях выражает согласие, протест, интерес, возражение, извинение – словом, все, что собеседнику угодно в таковом услышать. При помощи этого междометия к северу от реки Тайн возможно поддерживать целый диалог, причем вполне вразумительный. В устах Дональда восклицание ситуации не прояснило.

Я разжала руку, и пушинки медленно осыпались на глину.

– Вы уже говорили с Жюли?

– Нет, – просто ответил Дональд. – Все произошло так быстро, видите ли, мы ведь и познакомились-то только восемь недель назад. Я не хочу сказать, что сам не уверен в своих чувствах, но я не знаю, насколько она… ну, то есть она так молода…

– Ей уже девятнадцать. Современные девушки в девятнадцать лет твердо знают, чего хотят.

– В самом деле? – В голосе его послышалась легкая неуверенность, и я подумала, не вспомнил ли Дональд о другой девятнадцатилетней девушке, жившей в Уайтскаре восемь лет назад. – А мне казалось, Жюли отчетливо дает понять, что не знает.

– Вы про Билла Фенвика? Славный мальчик, но, уверяю вас, на его счет вам беспокоиться не стоит.

– Я думал не о Билле Фенвике.

– Так о ком же?

– О Конноре.

– О Коне? – Я захлопала глазами, а затем решительно объявила: – Если спросите меня, так я скажу, что он ей даже и не нравится.

Дональд тем временем уже извлек трубку и теперь набивал ее снова: скорее, чтобы чем-то себя занять, нежели из потребности закурить. Он вскинул глаза, и взгляд его словно бы сделался жестче.

– А мне казалось, Коннор из тех парней, от которых девушки просто-таки с ума сходят.

– Ох, да право же… Кон, безусловно, хорош собой, – нетерпеливо оборвала его я. – Неотразим, если угодно. Но Жюли отродясь не поглядывала в его сторону, а уж возможностей ей было не занимать… Бог свидетель, если в пятнадцать-шестнадцать лет она осталась равнодушна к чисто внешнему блеску Кона, так, скорее всего, уже и не переменится. Вы забываете: она же здесь выросла. Возможно, она видит в нем брата, причем не самого любимого.

– Думаете? Я в таких вещах полный профан. Мне просто казалось, что такое вполне возможно… и так уместно!

– Уместно? Вот уж сомневаюсь! Как бы то ни было, Жюли далеко не глупа, и времени, чтобы увлечься Коном, у нее было хоть отбавляй, а вместо того она… – Я умолкла и рассеянно провела пальцем по тугому пурпурному цветку чертополоха. – Просто сейчас в Уайтскаре обстановка несколько… сложная. Не могу объяснить почему… это вроде как эмоциональный настрой…

– Знаю, – неожиданно подтвердил Дональд. – Всяк и каждый слишком уж остро сознает, что поделывают другие.

– Вы тоже это почувствовали? Значит, вы меня понимаете. Отчасти это связано с моим возвращением, и с дедушкиной болезнью, и с новым завещанием… ох, да все, вместе взятое! Ужас что такое, просто места себе не находишь! Я знаю, что и Жюли это чувствует, и панически боюсь, что она сотворит какую-нибудь откровенную глупость. Если бы не это, я бы зажила себе спокойно, радуясь возвращению, и положилась бы на ее здравомыслие и хороший вкус, но сейчас…

Голос мой беспомощно прервался.

– Знаете ли, намеренно или нет, но вы только что сделали мне комплимент, – отозвался Дональд.

Я взглянула на него. Очень довольный, невозмутимый, уверенный в себе, шотландец спокойно уминал табак в чашечке трубки. Я вдруг поняла, что ягненочек, которого я пыталась заслонить от порывов жестокого ветра, вполне подрос и превосходно владеет собой. Я недооценивала Дональда. И Жюли тоже, подумала я, забавляясь про себя. Мое беспокойство рассеялось.

Я облегченно вздохнула. И злорадно усмехнулась:

– Ничего подобного. Это все раздвоенный язык. С чего вы взяли, что речь идет о вас?

Глаза его блеснули.

– А мне и в голову не пришло, что вы можете иметь в виду кого-то другого. Счастливый дар шотландца – глубочайшая и непоколебимая вера в собственные достоинства!

– Ну так и держитесь за эту веру, а про Кона забудьте, – посоветовала я. – Небеса милосердные, да что на меня нашло? Дональд, не спрашивайте почему и, если хотите, судите за непростительное вмешательство, но я молю Бога, чтобы вы просто-напросто взяли да и сделали девочке предложение!

Дональд усмехнулся, отчего лицо его сразу преобразилось, точно по волшебству.

– Сочту за удовольствие. А теперь идемте. По этому склону спускайтесь осторожнее, здесь камни осыпаются. Обопритесь на мою руку. Вот так.

– Ох, да тут, под водой, глубоко!

– Верно. А теперь сюда. Все в порядке, можно пройти по краю, здесь безопасно.

В тени уступа, где мы остановились, неподвижная вода отливала бильярдно-зеленым. Обточенные края заводи образовали крутые скаты, как в плавательном бассейне. Высокие утесы с двух сторон сходились под прямым углом, а там, где стояли мы, дно карьера устилал гладкий, голый камень, ровный, точно бетон, перед нами же поверхность резко обрывалась вниз – туда, где футах в четырех стояла вода.

Здесь, в тени, вода казалась маслянисто-болотной, чуть матовой, и слегка зловещей, но там, где падал солнечный свет, поверхность отсвечивала травянистой зеленью с прожилками водорослей, а под водой отчетливо вырисовывались очертания каменных разломов, окрашенные, в зависимости от глубины, в зелено-золотистые и золотисто-нефритовые тона, точно ломтики персика в шартрезе.

– Интересно, почему это самые величественные и грозные природные массивы, вроде вулканов или ледников, кажутся милыми и безобидными в сравнении с заброшенными постройками людей? Просто жуть берет, – заметила я.