— Я обречен. Подари мне хоть несколько блаженных минут…

Я пытаюсь ускользнуть от него, но он с яростью впивается в меня, руками обрывая пуговицы на моем атласном бордовом халате и сжимая грудь.

— Ст… ой… — отрываясь от него, пытаюсь сказать я, — нас могут увидеть.

— Они уехали. Мы одни. А даже если бы и остались, то пусть видят, пусть замечают, пусть говорят, что вздумается. У меня осталась только ты, больше нет радостей в моей жизни. — Он прикасается губами к моему глазу. — Как только ты решишь уйти, то уйду и я, только на тот свет.

— Нет! — указываю я. — Прошу тебя, не думай так! Ты встанешь на ноги! И всё будет, как раньше! Надо запастись терпением!

— Я так тебя люблю… — И этот нежный взгляд, смотрящий на меня, держит в себе надежды, которые бессильны, чтобы покорить моё сердце. — Я бы отдал жизнь за одну ночь с тобой… — Я пытаюсь воспламенить себя от его слов, но есть что-то отталкивающее в такой любви — отсутствие её у меня. — От тебя веет холодом, разве я не прав?

— Даниэль, я так… так устала… — Что тоже правда.

Он ещё раз целует, на что я, обманывая себя, не противлюсь и отдаю ему свои губы. Я обнимаю его, нуждаясь в этих объятиях.

Через некоторое время он уходит спать, не уворачиваясь от моего участия, чтобы переместить его на кровать.

Глава 44

Милана

Предаваясь мыслям в мертвой тишине, читая книгу, способствовавшую меня отвлечь, я внезапно слышу стук во входную дверь, заставляющий меня привскочить с места. Предвидя свои несчастья, напуганным взглядом глядя в сторону коридора из комнаты, я накидываю доводы, кого может занести сюда. Даниэль спит, Анхелика с Армандо и Мэри не могли так быстро вернуться. Да и если бы кто-то должен был прийти, меня, наверняка, предупредили бы.

«Показалось», — усмиряю свою тревогу и только начинаю усаживаться на кровать, как вновь раздается стук. Бедное сердце болезненно забилось. Что, если это Белла, пришедшая мстить? Или мой отец, продолжающий изнурительно меня искать? А вдруг, пришел тот самый человек, что набрасывается, как зверь, на Даниэля, чтобы ранить его иным образом?

Какая-то сила, исходящая из души, толкает меня идти вперед и распахнуть врата пожалованному гостю.

«Пришла сиделка Даниэля?» — появляется догадка в мыслях. Я провожу языком по искусанным губам, вышагивая на носках из места своего заточения, и про себя отвечаю на предположение воображения: «Времени для неё не выделено на сегодняшний день. Не она».

Заглянув к Даниэлю, я убеждаюсь, что он крепко спит после принятых лекарств, и медленно прикрываю дверь его комнаты. Решивший заглянуть сюда — явно упрямец, нацеленный на встречу с кем-то из нас, ибо сломанный звонок и отсутствие откликов на движения его кулака, направленного в стену, не позволяют ему отступить от задуманного. Дверного глазка нет, поэтому увидеть физиономию прибывшего не удастся.

Прислонившись к стене, разделяющей нас с безызвестным посетителем, замерев в стойке, до моих ушей доносятся резкие и глубокие вздохи упорно стоящего, как мне кажется, мужчины, разъяренного мужчины. Вопреки своему страху, отважившись, я поворачиваю засов влево и, положив руку на ручку, отворяю дверь на сантиметр против себя. Из маленькой щелки тут же, как вихрь, влетает сквозняковый порыв, оживляя домашний спертый воздух. Бродя взглядом по полу, не взирая ни малейшим взглядом на силуэт, с каждой секундой проявляющийся в полном объеме, вносимый за собой уловимый ведомый мне запах, я различаю от него быстрый шепот:

— Ну, наконец. Что-то вы, мадемуазель, не хлебосольны!

Посетившая меня кратковременная вспышка сердца от родного голоса заставляет прирасти ноги к полу. На долю секунды сомкнув глаза, я чувствую непонятную душевную радость, разливавшуюся по телу. Будто в кожу, в кости проникает нечто такое, о чем я так долго мечтала, что я немыслимо ждала, точно не поддающаяся описанию услада настигла меня. Отождествляя себя с Луизой, припоминаю ее слова: «Никогда бы не могла подумать, пока сама не узрела, как звук голоса любимого человека управляет нами… И для счастья нельзя обойтись без него сердцу».

Вздрогнув, отойдя от минутного экстаза души, вызванного этим неизведанным звучанием, я поднимаю голову и натыкаюсь на смотрящий с настойчивостью, свирепо мигающий обыскивающий взор, бегающий по мне, словно для того, чтобы изобличить преступника. «Как ему вообще удалось пробраться сюда?» Волшебная мнимая восторженность, появившаяся внутри, сменяется гнусными реалиями. Изможденное тело подергивается, сотрясенное глубоким волнением. Он пронзил бы меня горячим взглядом, если бы я не отвела глаза в другую сторону. Суетливо, неловким жестом стянув на груди халат, прикрыв незапечатанное пуговицами декольте, я машинально ступаю назад, впираясь частью спины к стене, стоя вполоборота к нему. Желудок сводит судорогой.

С важным видом и со свойственной ему вспыльчивостью, он, разгоряченный душевной лихорадкой, с неутоленным вожделением сердца, надрывно-резким голосом издает угрожающие, низкого тона, звуки:

— Дозволено ли мне попросить у вас приватной аудиенции?

Обдав меня невольной бестактностью, я, хлопая глазами, чувствую, как становится тесно в груди. Достаточно одного слова, прозвучавшего от него, чтобы воскресить все ощущения, которые я испытываю рядом с ним. Тянущая боль заживо начинает меня пожирать.

Чувство неясности, выраженное в его глазах, мне понятно, как и то, что он пытается отыскать вескость в моих действиях, но эти ноты презрения, будто исходящие от бесчувственного сердца, накаляют меня, обостряя желание проявить ответное, с элементом обиды выражение, выказав его с оглушительным звуком. «Даниэль никак не должен проснуться. Он не должен видеть нас вместе», — с этими словами я стараюсь вести себя бесконфликтно, но внутреннее чутье подсказывает, что мятеж только начинается.

— Джексон, тише, пожалуйста, — упрашиваю я полушепотом, подрагивая от сдерживаемых эмоций. — Мы можем поговорить в другом месте? — умоляю его, как о милости Божьей. — Во имя нашей любви.

На его щеках играют желваки. В бессильной злобе он сжимает и разжимает кулаки, рассекая руками воздух.

— Во имя любви? В самом деле? — Он отдает сарказм. — Любви, от которой ты, дорогая, отказалась.

— Умоляю, тише…

Подступая ко мне вплотную, не приняв во внимание мою просьбу, горячо дыша мне почти в лицо, произносит оскорбленный в мужском достоинстве:

— Стало быть, я отвлек вас от пика высшего момента сексуального наслаждения? — Его цепкие пальцы обвивают мой локоть и оттаскивают руку от груди, где я придерживаю атласную ткань. — Наспех стали натягивать одежды на себя, когда я, как брошенный щенок, стоял в ожидании под дверью, у этого зловещего порога, пока мне ее не отворили? — С обезоруживающей прямотой галдит он,