становилась неизбежной. 16 января начались воздушные налеты, в основном силами американских ВВС, ставивших целью уничтожение как минимум половины воздушных сил противника. Наступательную операцию назвали «Буря в пустыне». Прежде чем отправить солдат на возможную смерть, Мейджор захотел побеседовать с ними лично. Ему нечем было похвастать в плане военного опыта, он вообще не служил в армии. Тем больше причин, рассудил он, поговорить с ними и – что гораздо важнее – послушать. При встрече с солдатами он быстро понял, что больше всего их беспокоит неопределенность. Когда Мейджор сообщил им, что, вероятнее всего, их отправят на войну, он увидел ощутимое облегчение. Несмотря на отсутствие военного опыта, премьер находился в своей стихии. Солдаты оценили его открытость и добродушие. Самого Мейджора больше всего поразила молодость военнослужащих: ведь эти бойцы, размышлял он, не старше его детей.

Он заверил войска, что за ними – вся страна. Частично так и было, но для молодых людей возрастом около 20 лет, вскормленных прогрессивным и даже пацифистским образованием, эта война велась не ради обуздания агрессии, а ради продолжения поставок нефти. Однако если выражения протеста были минимальны и, в общем, непопулярны (известно, что некоторые студенты подвергались нападкам), они тем не менее создали прецедент, который в дальнейшем реализуется в гораздо больших масштабах. Войну как таковую выиграли к весне. В качестве военного лидера Мейджор получил подтверждение правильности своих действий. И теперь ему предстояла борьба совсем иного рода, которой он очень не хотел придавать характер конфликта.

* * *

В 1991 году делегации стран Западной Европы встретились в Маастрихте, чтобы определить направление движения европейского проекта. Мейджор заявлял, что он не является ни еврофилом, ни евроскептиком, однако на посту канцлера открыто выступал за присоединение Британии к ERM. Именно в Маастрихте «нити» теории, экономической целесообразности и политической необходимости сплелись в единое полотно – Европейское экономическое сообщество превратилось в Европейский союз. Мейджор представлял более молодое и энергичное поколение, и эти качества, а еще упорство позволили ему настоять на включении двух ценных «несогласных» пунктов в финальный документ. Британия не обязана была пока принимать Социальную хартию, где фиксировались минимальная заработная плата и максимальная рабочая неделя, а также вступать – в обозримом будущем – в валютный союз. Критики тут же заметили, что эти пункты, будто бы подтверждающие могущество Британии, лишали ее определенной доли влияния в ЕС, при этом не останавливая федералистского наступления. Нельзя сказать, чтобы договор вызвал массу энтузиазма среди англичан, однако он имел последствия, выпущенные из виду в угаре идеологических препирательств. Закон о единой Европе 1987 года превратил Общий рынок в Единый рынок; встреча в Маастрихте не оставила сомнений, что впереди ждет нечто всеобъемлющее.

57

Падение фунта стерлингов

Журналист Саймон Хеффер имел смелость заявить, будто «в Маастрихте не свершилось ничего, чтобы удержать Британию вне конвейерной ленты, ползущей к федерализму; скорее наоборот». Возможно, он преувеличивал, но никто не сомневался, что, выторговав некоторые уступки, правительство Мейджора косвенным образом само шло на уступки. Британия – лишь камень в волнах федералистского прилива, и у нее нет власти повернуть воду вспять. Когда премьер-министр представил договор палате общин, он, в общем, признал это, пусть даже случайно обмолвившись: «Этот договор сохраняет и отстаивает наши государственные интересы. И отстаивает интересы Европы как единого целого. Он открывает новые возможности сотрудничества в Европе… Это хорошее соглашение для Европы и хорошее соглашение для Соединенного Королевства. Я рекомендую его палате общин».

С точки зрения умеренных депутатов, тихая настойчивость преуспела там, где ничего не добилось твердое упрямство. Даже некоторые евроскептики порадовались, ну или, по крайней мере, почувствовали облегчение. Сама Тэтчер в основном придерживалась своих прошлых взглядов, хотя в частном письме к сэру Биллу Кэшу, видному евроскептику, выразила опасение, что взятое ЕС направление «противоречит британским интересам и разрушительно для нашей парламентской демократии». Континент, впрочем, не совсем разделял восторг или облегчение Англии. Многих раздражали отказные пункты, оставленные за Британией. Федеральная Европа – неизбежный пункт назначения, так зачем Британия настаивает на возможности пойти на попятную? Надо заметить, что в процессе переговоров чиновники Комиссии не скрывали своих намерений. Один из участников высказался так: «Становится утомительно тащить за собой Британию… мы можем забыть слово “федерализм”, если им так хочется, но…» Пауза была весьма красноречива. Пока же термин благоразумно заменили на более туманную и предпочтительную «субсидиарность».

Родовые муки договора начались уже на стадии парламентского комитета. Кроме Лейбористской партии, которая требовала убрать отказные пункты, правительство имело дело с недовольством в собственных рядах. На втором чтении документа двадцать два «маастрихтских бунтовщика» проголосовали против или воздержались. Сначала их лишили приглашений на парламентские заседания за чрезмерную прямоту (или дерзость), потом опять вернули, чему мало кто из них удивился. Мейджор проявлял великодушие, а они расценили это как слабость. Переговоры все тянулись и тянулись, бунтовщики вносили все новые и новые поправки. Когда замаячила перспектива провала, казалось, помогут только выборы, но вместо того, чтобы вынести вопрос на рассмотрение народа, Мейджор вынес его в парламент. Перед палатой общин поставили вопрос о доверии премьер-министру, и Мейджор получил свой мандат. Таким образом, после двух лет волокиты и пререканий Маастрихтский договор был ратифицирован 20 июля 1993 года с перевесом в 40 голосов.

Сейчас легко забыть об относительной молодости движения евроскептиков. В отличие от Эноха Пауэлла или Тони Бенна, которые разделяли радикальную и непоколебимую враждебность по отношению к европейскому проекту, евроскептики попросту придерживались тэтчеризма: они хотели, чтобы Британия осталась в сообществе, но как в ассоциации свободной торговли, а не в качестве составной части единого политического организма. Любое желание «освободить» Британию от Европы исходило от крайне левых или крайне правых. «Края» теперь расширились, и голоса оттуда зазвучали громче. Договор приняли в гнетущей, полной раздражения атмосфере. Спустя всего несколько месяцев после Маастрихта магнат Джеймс Голдсмит основал Партию референдума. Официальной ее целью значилось проведение референдума по вопросу о продолжении пребывания Британии в ЕС, но многие увидели здесь только возрождающийся национализм. А в 1994-м появилась Независимая партия Соединенного Королевства (United Kingdom Independence Party, UKIP) с похожей официальной программой – вывести страну из ЕС. Обе в то время рассматривались скорее как блажь, чем как партии, но они хотя бы соблюдали «респектабельность», открещиваясь от принципов и дел крайне правых.

А вот в начале 1990-х появились совсем другие группы. На углах улиц и в телефонных будках кто-то раскидывал флаеры с изображением черепа в фашистском шлеме с призывами к насилию против «Врага». В лексикон пробрались никогда ранее не звучавшие названия. Combat 18 открыто озвучивала террористические устремления. Британская национальная партия, их первый патрон, оказалась для них слишком