Очень удивившись подобному вопросу, она пристально посмотрела на меня.

— Скажите мне, Нина, — настойчиво спросил я, — что вы думаете обо всем этом?

— Люди обязаны платить свой гражданский долг Родине, — машинально ответила она явно заученной фразой, как будто находилась на уроке в школе.

— Почему же вы тогда убежали от вашего народа и пришли к нам?

— Я не убегала от своего народа, — медленно и осторожно ответила она. — Я нахожусь на оккупированной Германией территории потому, что надеялась, что вы принесете освобождение русскому народу.

— И что же мы, принесли его?

— Нет, я больше не верю в это, — вдруг со всей прямотой ответила она. — Первые же сообщения, полученные с оккупированных вами западных областей, ясно показали мне, что это та же самая тирания, только в другой форме.

— Но разве мы не предоставили лично вам, Нина, довольно значительную свободу? Разве вам не позволено вести себя так, как вы хотите? Разве мы не кормим вас, притом что пищи едва хватает нам самим? Разве я не обеспечиваю вас медикаментами для ваших соотечественников, хотя, как вы сами понимаете, они совершенно не лишние и для нас самих?

— Я говорю не о немецких солдатах. Я говорю о тех, кто придет за вами. О тех, кто придет править этой страной, — о «коричневых». Это только считается, что они освободили нас от большевиков; на самом же деле ничего, кроме униформы, не изменилось.

Глаза Нины гневно сверкнули, и я почти физически ощутил, как напряглось все ее выпрямившееся тело. Голос ее, однако, никогда не утрачивал своего спокойствия.

— Сейчас они уже начинают прибирать к рукам колхозы и все, что от них осталось, — продолжила она. — Мы надеялись, что они вернут нам нашу землю, но они присваивают ее себе и будут заставлять нас работать на них. Даже вы, солдаты, не говорите ничего о том, чего можно ожидать от вашей власти. Вот и вы тоже сидите да помалкиваете!

— Вы слишком нетерпеливы, Нина, — примирительно заметил я. — Великая Римская империя тоже была построена не за один день. Невозможно создать за год и новый Русский Рейх.

Она ничего не ответила мне на это, а лишь продолжала пристально смотреть на меня все с той же невозмутимостью. Ясность ее мышления приятно удивила меня, к тому же я разделял ее разочарование и утраченные иллюзии.

— Интересно, многие русские думают так же, как вы? — не удержался я, чтобы задать следующий вопрос.

— Конечно, многие. Но только они ничего не скажут вам об этом. Они боятся и красных, и немцев.

— Почему же вы тогда столь откровенны со мной?

— Мне больше нечего терять, поскольку свою Родину я уже потеряла. ГПУ убьет меня точно так же, как они уже убили моего отца и брата, а жить в изгнании — как живут мои дядя и тетя в Париже, тоскуя каждое мгновение всем сердцем по России, — я не захочу.

Действие С.Э.Э. на нашу пациентку, по-видимому, подошло к концу, поскольку каждый вдох снова стал причинять ей нестерпимые боли. Постаравшись предварительно совместить обломки ребер, мы сделали ей из лейкопластыря фиксирующую повязку вокруг грудной клетки и этим немного облегчили ее страдания.

— Сегодня вечером ее уже можно будет забрать домой, — сказал я Нине. — Все пациенты, которых не коснулся сыпной тиф, должны оставаться по своим домам, где за ними вполне могут поухаживать и их родственники.

Укутавшись так, что оставались видны лишь одни глаза, я отправился в обратный путь, несмотря на то что разбушевался нешуточный снежный буран. Я был совершенно спокоен за то, что Веста обязательно найдет обратную дорогу в Малахово. В любом случае я к тому времени уже достаточно «обрусел» для того, чтобы знать, что необходимо для того, чтобы не пропасть даже в столь суровых погодных условиях. По дороге обратно я не встретил ни одного человека. Все укрылись под надежной защитой теплых бревенчатых домов, многие из которых занесло снегом почти по самые крыши. И снова всю обратную дорогу я думал почти исключительно о Нине. Она не была шпионкой — в этом я теперь был уверен, а ее судьба как беженки от красных волновала меня все больше и больше. Если бы только Германия могла дать какую-то реальную надежду всем этим противникам большевизма и, в частности, Нине! Но все выглядело так, будто спохватываться теперь об этом было уже поздно. Прямо за нашими спинами находились не только огромные скопления прорвавшихся в наш тыл русских армий, но также неисчислимые тысячи горилл (партизанских формирований). Их исполненное каких-то надежд, почти радушно-гостеприимное отношение к нам в те дни, когда мы входили в Россию как освободители, сменилось теперь на ненависть к нашей вероломной политике, к нашей «коричневой» тирании и к нам самим как таковым. Это была ненависть, растущая день ото дня подобно снежной лавине, ненависть, вздымавшаяся сейчас прямо за нашими спинами и готовая вот- вот уничтожить нас.

Через несколько дней переводом по службе обратно в Германию нас покинул Вольпиус. Перевод был организован Ноаком; мы с Генрихом отвезли старого штабсарцта в Ржев на нашей конной санной повозке. Мы ссадили его на железнодорожной станции, пожелали солдатской удачи, торжественно изрекли еще несколько каких-то бессмысленных фраз и отправились на наших санях в Ржев, чтобы как следует осмотреть его.

По контрасту со Старицей Ржев был современным городом, выстроенным по прямоугольной структуре — с улицами, расположенными параллельно и перпендикулярно по отношению друг к другу: часть из них шла с севера на юг, а часть — с востока на запад. Ржев раскинулся по ту сторону Волги и за несколько коротких недель стал значить для нынешнего поколения немцев столь же многое, сколько значил в свое время Кёнигсберг для наших предков. Однако в 1942 году Восточная Пруссия уже не могла служить нашим бастионом против неисчислимых сибирских орд — их следовало остановить у Ржева. Несмотря на то что до фатерлянда было еще полторы с лишним тысячи километров, Ржев был все же германской крепостью.

Я договорился с врачом парашютистов-десантников о том, что он ненадолго заменит меня в Малахово, так что немного свободного времени у нас было. Весь ход моих мыслей то и дело неуклонно возвращался к тому, что дорога от Ржева до Германии была все еще свободна и что если повезет, то я мог бы отправиться по ней в свой запоздалый, но тем более долгожданный отпуск. Именно сейчас меня можно было бы без проблем заменить в Малахово каким-нибудь молодым врачом из тылового госпиталя, и я смог бы наконец отдохнуть от России дома с Мартой и моей семьей. С тех пор, как поезд с пятью молодыми унтерарцтами оставил вокзал Колона, минуло уже почти полтора года, а мой последний официальный отпуск был вообще уже более двух лет назад. В Малахово не происходило сейчас ничего особенного; моего отсутствия в течение шести недель никто особенно и не ощутил бы; да и в любом случае незаменимых людей в конце концов не существует — это было доказано не одну сотню раз на примере 3-го батальона. От всех этих мыслей мне стало невыразимо жалко самого себя, и, возможно, в результате этого я опять почувствовал нехорошую боль в области сердца. Я поспешно стянул три перчатки с правой руки и нащупал пульс на левом запястье. Как я и предполагал, он был исключительно аритмичным, что свидетельствовало о значительных шумах экстрасистолы.