Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты спрашиваешь меня о моей душе?
— Я уверена, что о ней тебя спрашивали и другие.
Он коротко ответил:
— Моя душа переваривает мой опыт, вот и все, что о ней можно сказать.
— Я слишком многого от тебя хочу? — спросила она.
— Думаю, что для меня не существует понятия «слишком много».
— Тогда я, полагаясь на нашу любовь, позволю себе не согласиться с тобой. Мой дядя Малки говорил, что у тебя есть душа.
Лето вдруг почувствовал, что не может отвечать. Она же восприняла его молчание как приглашение продолжать.
— Он говорил, что ты — художник в том, что касается исследования души, и прежде всего своей собственной души.
— Но твой дядя Малки всегда отрицал, что у него самого есть душа!
Она услышала грубые ноты в его голосе, но это не заставило ее изменить позицию.
— Все же я думаю, что он был прав. Ты гений души, причем блистательный гений.
— Для гениальности нужно только упорство и неторопливость, но не блеск.
Между тем тележка поднялась на гребень, тянувшийся вдоль периметра Сарьира. Лето выпустил колесное шасси и отключил подвеску.
Хви снова тихо заговорила, ее голос был почти не слышен из-за скрипа песка под колесами и топота множества бегущих ног.
— Можно я все же буду называть тебя любимым? Он ответил, преодолевая скованность в горле, которое было уже не вполне человеческим.
— Да.
— Я родилась иксианкой, любимый, — сказала она. — Почему я не могу разделить их механистического взгляда на вселенную? Ты знаешь мое отношение к вселенной, любимый мой Лето?
Он смог лишь удивленно воззриться на нее.
— На каждом шагу я вижу сверхъестественное, — сказала она.
Голос Лето стал хриплым. Даже он сам понял, что в нем зазвучали злобные интонации.
— Каждый человек создает для себя сверхъестественное.
— Не сердись на меня, любимый. Снова в ответ раздался ужасный хрип.
— Для меня невозможно сердиться на тебя.
— Но когда-то произошло что-то непоправимое между тобой и Малки, — продолжала Хви. — Он никогда не рассказывал мне об этом, но сказал, что всегда удивлялся тому, что ты пощадил его.
— Из-за того, что он многому научил меня.
— Что произошло между вами, любимый?
— Я не хочу сейчас говорить о Малки.
— Прошу тебя, любимый, это так важно для меня.
— Я сказал Малки, что есть вещи, которые люди не должны изобретать.
— И это все?
— Нет. — Лето говорил с явной неохотой. — Мои слова рассердили его. Он сказал: «Ты думаешь, что если бы не было птиц, то человек не создал бы самолет? Глупец! Люди могут изобрести все!»
— Он назвал тебя глупцом? — Хви была потрясена.
— Он был прав. И хотя он отрицал это, но говорил он истинную правду. Он научил меня тому, что есть причины остерегаться изобретений.
— Значит, ты боишься иксианцев?
— Конечно, боюсь! Они могут изобрести катастрофу!
— Но что ты можешь с этим поделать?
— Бежать быстрее их. История — это постоянное состязание между изобретениями и катастрофами. Помогает образование, но его иногда оказывается недостаточно.
— Ты делишься со мной своей душою, любимый, ты знаешь об этом?
Лето отвернулся и начал смотреть в спину бежавшего впереди Монео. Процессия миновала первую мелкую ложбину. Теперь она сделала поворот и начала подниматься на Круговую Западную Стену. Монео двигался, как всегда, ставя ноги одну впереди другой и рассматривая то место, куда предстояло шагнуть. Но все же в нем появилось что-то новое. Лето чувствовал, что мажордом больше не стремится оказаться рядом с лицом своего Императора и не хочет разделять его судьбу. Еще один поворот, на восток, вокруг лениво отдыхающего Сарьира. Монео не смотрел ни влево, ни вправо. Он искал свой путь, свой пункт назначения, свою личную судьбу.
— Ты не ответил мне, — сказала Хви.
— Ты и без того знаешь ответ.
— Да, — заговорила Хви. — Я начала кое-что понимать. Я чувствую некоторые твои страхи. Думаю, что уже понимаю, чем ты живешь.
Он повернулся к ней изумленным лицом и перехватил ее взгляд… Это было поразительно. Он не мог оторвать от нее глаз. Его пронзил глубинный страх, руки его начали трястись.
— Ты живешь там, — сказала она, — где соединяются страх бытия и любовь бытия, соединяются в одном человеке.
Он, не мигая, продолжал смотреть на нее.
— Ты мистик, — продолжала она, — нежный к самому себе только потому, что находишься в самом центре вселенной, смотрящей вовне, смотрящей такими глазами, которыми не может смотреть никто, кроме тебя. Ты боишься разделить это с другими, но хочешь сделать это больше чем кто бы то ни было другой.
— Что ты видела? — прошептал он.
— У меня нет внутренних глаз и нет внутренних голосов, — ответила она. — Но я увидела господина Лето, которого я люблю, и что я знаю то, что ты истинно понимаешь.
Он оторвал от нее взгляд, боясь услышать то, что она сейчас скажет. Дрожь в руках усилилась, теперь трясся весь передний сегмент.
— Любовь, вот, что ты понимаешь, — сказала она. — Любовь, и этим все сказано.
Его руки перестали дрожать. По щекам покатились слезы. Из тех мест, где слезы касались форельей кожи, начал подниматься синий дымок. Он почувствовал жжение и был благодарен за эту боль.
— Ты имеешь веру в любовь, — сказала Хви. — Я знаю, что мужество любви может опираться только на веру.
Она протянула руку и вытерла его слезы. Лето удивился, что капюшон из песчаных форелей не сократился, закрыв лицо от чужого прикосновения, как это всегда бывало.
— Знаешь, с тех пор, как я стал таким, ты — первый человек, коснувшийся моей щеки.
— Но я же знаю, кто ты и каким ты был, — просто сказала она.
— Каким я был… ах, Хви. То, что было мною, стало одним только лицом, а все остальное потеряно в памяти, ушло, навсегда растворилось.
— Но не для меня, любимый.
Он снова, но на этот раз без страха посмотрел ей в глаза.
— Возможно ли, чтобы иксианцы знали, что они сотворили?
— Уверяю тебя, Лето, любовь моей души, что этого они не знают. Ты — первый человек, перед которым я так открыла свою душу.
— Тогда я не стану оплакивать то, что могло быть, — сказал он. — Ты — моя любовь, я разделю с тобой свою душу.
Думайте об этом, как о пластической памяти, как о той силе, которая влечет вас и ваших ближних к пламенным формам. Эта пластическая память хочет вернуться в свою древнюю форму, в племенное сообщество. Все это находится вокруг вас — феодальные сословия, диоцезы, корпорации, воинские подразделения, спортивные клубы, танцевальные группы, революционные ячейки, плановые отделы, религиозные секты… каждая форма со своими хозяевами и рабами, врагами и паразитами. Тучи отчуждающих приспособлении и самые слова со временем становятся аргументами в пользу возвращения к старым лучшим временам. Я отчаялся научить вас иным путям. У вас прямолинейное мышление, которое чуждо округлой спирали.