Индустриальная эра принесла с собой новую форму правления — республиканскую демократию.[446]Индустриализация способствовала формированию «политики консенсуса»; тому были три основные причины. Во-первых, возник влиятельный «конгломерат» промышленников, финансистов, купцов и ла вочников, заинтересованных в приобретении влияния на экономическую и политическую жизнь. Укрепление экономического статуса среднего класса повлекло за собой усиление его политической активности, подкрепленной возможностью управлять необходимыми ресурсами. Именно растущий средний класс выступил в авангарде Французской революции и возглавил борьбу за республиканскую демократию в Западной Европе.

Во-вторых, индустриальная экономика требовала образованной и мобильной рабочей силы, которая, в свою очередь, нуждалась в системе массового образования. Впрочем, массовое образование выводило рабочую силу на политическую арену и угрожало господству индустриальной и земельной элиты. Вдобавок «отрыв» земельных работников от земли и переселение в города способствовали созданию классовых альянсов, которые нивелировали культурные, языковые, этнические и религиозные различия. Появление образованного и организованного рабочего класса тем самым ускоряло переход к республиканской форме управления и всеобщему свободному волеизъявлению.

В-третьих, капитализм и индустриальный способ производства основывались на комплексе идей, логическим следствием реализации которых было возникновение демократического правительства. Приоритет индивидуальной экономической конкуренции и постоянного развития, свободный рынок, либерализация торговли — все эти идеи шли «рука об руку» с идеей политической свободы. Представление о том, что государство должно служить интересам граждан и стремиться к максимизации их благосостояния, также совпадало с порожденным научной революцией стремлением к рационализму и эффективности.

Индустриальная эра вдобавок радикальным образом изменила институт общественной идентичности — прежние институты уступили место национализму. Последний стал логическим следствием возникновения индустриального общества и формирования «политики консенсуса». Религия утратила доминирующее положение в социуме вследствие научных достижений и отделения церкви от государства. Требовался новый «социальный клей», дабы привлечь гражданина к светскому государству; с этой задачей отлично справился национализм, создавший новую общую цель и новую общественную идентичность. Благодаря национальной идее безликое административное государство преобразилось в нацию — эмоционально притягательное политическое сообщество, заслуживающее лояльности, общности и даже самопожертвования. Комбинация последствий индустриализации и внедрения массового образования усугубила «контакт» государства и нации, создав, как выразился Эрнст Геллнер, «резервуар единства».[447]Высшая школа, газеты, конвейер, железная дорога, всеобщая воинская повинность — все это «объединяющие» институты индустриального общества, одновременно порождавшие национализм как новую форму общественной идентичности и содействовавшие его быстрому распространению.

Сегодня индустриальная эпоха готова уступить место цифровой. Научно-технический прогресс привел к тому, что промышленное производство утратило свое значение доминирующего способа производства. В 1950 году промышленный сектор охватывал 34 % американской рабочей силы вне сельского хозяйства и производил 29 % валового национального продукта. К концу 1990-х эти показатели составляли 15 и 16 % соответственно.[448]В то же время был зафиксирован подъем в информационном и финансовом секторах и в секторе услуг. При этом сельскохозяйственный и промышленный секторы экономики трансформировались вследствие внедрения таких изобретений, как генетически модифицированные семена, автоматизированные производственные линии и прочие инновации, которые стали возможны благодаря цифровым технологиям.

Переход к цифровой эре едва успел начаться. По мере его углубления современные политические и социальные институты неминуемо претерпят серьезные изменения, как происходило в предыдущие эпохи. Америка — пионер новой эры, она активно внедряет цифровые технологии в общество, экономику, армию. Более того, она приняла для себя некий «свод правил грядущего поколения», связанных с потоками капитала, информационными технологиями и глобализацией; эти правила помогают Америке выступать в авангарде цифровой революции. Однако, как ни парадоксально, цифровая эра вполне способна уничтожить ключевые политические и социальные институты, верой и правдой служившие Америке на пути к вершинам мирового господства.

Определить, где заканчивается одна эпоха и начинается следующая, возможно лишь при ретроспективном анализе. Технический прогресс происходит постоянно, однако инновации имеют в большей степени количественное, нежели качественное влияние на способ производства. Изобретение телефона, к примеру, явилось грандиозным прорывом в сфере средств коммуникации. Это открытие, безусловно, повысило эффективность производства, обеспечив непрерывную связь между заказчиками и исполнителями, поставщиками и изготовителями. Однако телефон не изменил базовых принципов промышленного производства и потому не стимулировал значимых перемен в политических и социальных институтах.

Сейчас слишком рано с уверенностью утверждать, что цифровые технологии знаменуют собой смену способа производства и, следовательно, наступление новой эры. Однако финансовый сектор и рынок услуг уже производят от 40 до 70 % (в зависимости от отраслей, включаемых при оценке в эти секторы) валового национального продукта Соединенных Штатов.[449]Ниже приводятся характеристики цифровых технологий, способные наделить последние «трансформационным потенциалом», достаточным для осуществления исторического прорыва.