Наконец, в ведение Тайной канцелярии и Тайной экспедиции поступали некоторые уголовные дела, напрямую не связанные с «первыми двумя пунктами». Внимание высшей власти начали привлекать случаи крестьянского неповиновения господам. Одним из первых прецедентов стало в 1729 году дело крепостных вотчины братьев Александра и Ивана Львовичей Нарышкиных в Конобеевской волости Шацкого уезда. Мужики помнили, что сорока годами ранее их передали из дворцового ведомства дяде Петра I, боярину Льву Кирилловичу Нарышкину; теперь его дети приказали собирать с них столовые запасы и оброчные деньги «со излишеством ‹…› нагло и разорительно». Крестьяне всем миром просили Петра II их волость «описать от ‹…› господ Нарышкиных на свое императорское величество». Дело рассмотрел Верховный тайный совет и повелел подателей челобитной «в Шацку бить кнутом без пощады»; дело о наказании перешло в архив Тайной канцелярии.[636]

Впоследствии подобные дела также встречались в практике работы сыскного ведомства. Появились дерзкие подстрекатели крестьянских возмущений, одним из которых в 1785 году был на Харьковщине отставной «городовой секретарь» Влас Басевский. Мелкий украинский шляхтич стал квалифицированным «консультантом» для недовольных крестьян сел Злодеевка и Отроед: учил их составлять и подавать челобитные на своих помещиков. Попав под следствие сначала в уездный суд, а затем в Харьковскую уголовную палату, Басевский смело отстаивал свои права и однажды, недовольный тюремными харчами, заявил страже: «Все вы анафемы и ваша императрица анафема». Подобная дерзость вызвала длительную переписку с Петербургом; местные судьи просили для наглого секретаря наказания по полной программе – кнута, рванья ноздрей, Сибири, но в столице почему-то медлили с крайними мерами (исход дела по найденным документам неясен).[637]

Тайная экспедиция проводила следствие не только над пугачевцами, но и по делу о масштабных крестьянских волнениях в 12 губерниях в 1796–1797 годах, вызванных слухами об освобождении от крепостного права (крепостные впервые стали присягать новому императору Павлу, который к тому же вновь разрешил подавать жалобы на дворян). Крестьяне жаловались государю на «недопущение» их к присяге, «крайние обиды» от помещиков и требовали перевода в казенное ведомство. Однако здесь роль политического сыска была пассивной – в Тайную экспедицию от генерал-прокурора поступали лишь донесения местных властей и сами крестьянские прошения; никакими собственными силами для выявления «зачинщиков» и «усмирения» бунтовщиков она не располагала. Крестьянские выступления подавлялись с помощью армейских частей. Чаще всего мужики сами «винились», в иных других случаях дело доходило до ружейной и пушечной стрельбы: на Орловщине полк под командой губернатора «превращал в пепел» мужицкие хаты, а в селе Брасове над могилой 34 убитых картечью крестьян была поставлена надпись: «Тут лежат преступники против Бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом, по закону Божию и государеву».[638]

Двадцать девятого января 1797 года император издал указ, предписывавший всем помещичьим крестьянам «спокойно пребывать в своем звании и быть послушными помещикам своим в оброке и работах». Указ, со ссылкой на божественный закон, который «поучает повиноваться властям, из коих нет ни одной, которая бы не от Бога поставлена была», грозил непокорным строгим наказанием и должен был рассеять слухи о готовящемся освобождении крепостных.

Однако Тайная экспедиция, информированная о настроениях в народе и поведении своих «клиентов», в подобных ситуациях не всегда занимала однозначно карательную позицию. В 1790 году крестьяне горных заводов Урала обратились к императрице Екатерине II с просьбой не допустить, чтобы владельцы предприятий считали их своими крепостными. Дело в том, что на заводах, помимо приписных (государственных) и собственно «вотчинных» (крепостных) крестьян, работало значительное число людей с нечетко определенным статусом. Рабочих, купленных когда-то к «фабрикам», не разрешалось переводить на пашню, отдавать в рекруты вместо крепостных; они могли подавать челобитные в Берги Мануфактур-коллегии, которым были подсудны. Кроме того, имелись еще «вечноотданные по указам и счисленные равно с крепостными», прикрепленные указами к частным горным заводам казенные мастеровые, пришедшие издалека вольнонаемными посадские, беглые дворцовые, государственные, монастырские и помещичьи крестьяне. Их-то заводчики и хотели сделать «вотчинными». Крестьяне же молили «всемилостивейшую государыню» о справедливом суде и объясняли, что в их закрепощении «усмотрится понаровка правительств, упущение вашего высочайшего интереса, беззаконное и нас название крепостными, а потом откроется и жадность заводчиков». Заводчане критиковали сенатский указ 1755 года, приравнявший «вечноотданных» к крепостным, за то, что Сенат «отступил от всей справедливости и имянных высочайших указов, не уважая ни интересов государственных в рассуждении податей (крепостные крестьяне, в отличие от казенных, не платили казне четырехгривенный оклад. – И. К., Е. Н.), ни правоты безсильных и без того уже изнуренных людей».

Екатерина обратилась за консультацией к Шешковскому, и тот в докладе фактически поддержал заводских мужиков, приводя аргумент, что крепостными «только могут назваться, на которых есть купчие или б было наследственное имение; оные ж крестьяне, хотя к заводам приписаны и ‹…› велено быть при заводах неотъемлемыми, однако ж сие не составляет того, чтоб они крепостными именовались». Он предлагал потребовать от владельцев документальные обоснования закрепощения каждого крестьянина. Старый «кнутобоец» настаивал на соблюдении права, тем более что хорошо знал, какое упорство проявляют в подобных конфликтах отчаянные и сплоченные «фабричные». Но Екатерина его либерализма не одобрила, повелев оставить жалобу без последствий – тоже по праву: челобитная не была подписана, а закон запрещал рассмотрение анонимок.[639]

В екатерининские времена у непослушных крестьян впервые появились защитники из числа офицеров и чиновников, подобные капитану Углицкого полка Федору Богданову, обещавшему в 1777 году недовольным господскими «отягощениями» латышским землепашцам помощь в доставке жалобщиков и их прошений в Петербург и даже поддержку своих «приятелей» в судебном разбирательстве в Сенате. Лифляндские мужики уже имели печальный опыт такого рассмотрения в местном «гофгерихте», закончившегося заключением зачинщиков в рижской крепости и поркой остальных «у церковного столба двадцатью парами прутьев». Теперь же крестьяне подготовились основательно и, помимо нескольких прошений, вручили Богданову специальную «песню» про милостивую императрицу, «чтоб оная пред вашими ушами и дражайшим лицем и пред престолом вашим возпета была». В «служебном» переводе Тайной экспедиции с немецкого она начиналась так: