Павлов опустил карабин. Лосиха спокойно стала общипывать почки с молодых веток мелкого березняка. Павлов наблюдал, как это красивое и грациозное животное медленно и плавно уходило от него. «Ну и слава богу, что не выстрелил». Павлов как-то облегчённо вздохнул, бросил карабин на плечо и побрёл дальше. Вытащив карманные часы, капитан взглянул на них и решил возвращаться. Легко спускаясь по склону, он заметил, что ему навстречу, без папахи, без оружия, задыхаясь и падая, бежит Акимыч. Что могло случиться? Павлов ускорил шаг, и скоро они встретились. Залитое потом лицо казака испугало капитана. Акимыч долго не мог вымолвить ни слова. Он тяжело дышал, хватая ртом воздух и отчаянно жестикулируя рукой. Его глаза говорили сами за себя. Там у пещеры произошло что-то страшное.

— Что случилось, Акимыч? — спрашивал Павлов, вглядываясь в лицо казака. — Что там произошло?

Казак устало опустился на землю. Он сделал над собой усилие, несколько раз глубоко вздохнув, успокоился и, утерев пот с лица, стал тихо, каким-то осипшим голосом, торопливо рассказывать. В рассказанное Акимычем верилось с трудом. Такого просто не могло быть. Капитан, не дослушав казака, поспешил вниз к пещере. Увиденное не поддавалось никакому объяснению. Брошенное оружие и одежда, перевёрнутые на землю котлы и разбросанная посуда и — казаки, его казаки! Самое странное и самое страшное. Вокруг пещеры по сопке бродили казаки, они никак не реагировали на появление Павлова. Подскочив к одному из них, он схватил его за грудки и пытался привести в чувство, но увидел абсолютно бессмысленный взгляд.

— Сиротин! Что с тобой, Сиротин!

Казак безвольно висел в его руках. Оставив его, Павлов бросился к пещере. У входа на четвереньках ползали несколько человек. Он с трудом отыскал кем-то брошенный факел и поджёг его в догорающем костре. Акимыч, непрерывно крестясь, осторожно обходя бесцельно бродивших казаков, подошёл к Павлову:

— Вашбродь, не надо туда ходить. Они все туда таскали ящики, а потом стали выползать из пещеры вот такие. Я сначала не понял ничего, сунулся туда, а там наши, как будто пьяные все, ползают, мычат что-то, ну я и побег за вами.

— Где сотник, ты его видел?

— Видел, там он, среди всех. Господи, что же это такое?!

— Боюсь, что это газы, в пещере скопились газы, вот казачки и траванулись. Нужно всех вывести на свежий воздух, скорее, Акимыч, за мной! — Павлов кинулся в пещеру.

Акимыч, сделав несколько шагов, остановился:

— Вашбродь! Повязку, наденьте повязку!

Казак, разорвав брошенную кем-то рубаху, замочил её в котле с остатками чая и, обвязав вокруг рта, кинулся следом за капитаном. В глубине пещеры он увидел фигуру Павлова, осторожно идущего с факелом в руке. Вокруг и позади него лежали и сидели у стен казаки. Некоторые ползали, натыкаясь друг на друга, переползали через лежавших без движения или беспомощно крутились на месте. У всех были безумные, будто слепые глаза. Павлов шёл в глубь пещеры, с ужасом наблюдая происходящее. Он искал сотника, но в этой массе тел не мог его найти. У входа во второй зал его мозг внезапно ощутил сильный удар, это был удар чего-то парализующего и необъяснимого, отчего сильная боль пронзила тело и ему показалось, что факел в его руке погас. Он просто перестал видеть, перестал ощущать своё тело и окружающее. Неловко, по инерции, шагнув, он стал падать, но руки подоспевшего Акимыча подхватили капитана. Что было дальше, капитан точно вспомнить уже никогда не мог. В его сознании мелькали картины ка ких-то тяжёлых конных переходов, ночёвок у костра, холода и голода, падений из седла и жуткого осознания собственной беспомощности. Он помнил хорошо только огромную чёрную бороду казака, вытащившего его из тайги, и крепкие руки, не раз и не два спасавшие его от верной смерти. Ещё он помнил кровь на этой чёрной бороде и прощальные слова умиравшего казака:

— Уходи, вашбродь, уходи, я их придержу.

Потом опять был провал и долгая-долгая нескончаемая ночь, в которой он жил снами. Ему снилась жизнь, в которой не было ничего, кроме его самого и огромной поляны цветов, по которой он бродил, любуясь ярким многоцветьем красок. Он был в этой жизни одинок, но это его не беспокоило, поскольку он был абсолютно счастлив… Прожив восемь лет в одном из концентрационных лагерей где-то в Поволжье, никем не опознанный и считавшийся сумасшедшим, капитан Павлов умер от истощения и чахотки.

Остап заявился на одну из воровских малин Иркутска изрядно потрёпанный и уставший, но с деньгами и в авторитете беглого бродяги. Через неделю он, хорошо отдохнув и подлечившись, прыжок с поезда был для него не совсем удачным, уже собирался в дорогу. Ему не составило труда сколотить себе шайку из местных блатных, готовых рвануть хоть к чёрту на кулички, лишь бы получить потом ксиву — белый билет, освобождавший от мобилизации, а Остап это не просто пообещал. Остап, вынув их из своего чемоданчика, предъявил блатным пачку чистых незаполненных бланков с чёткими печатями и подписями. Самый ушлый из компании, Сидор Задвига, слетал с бланком к своему дальнему родственнику, работавшему в органах. Вернувшись, сказал: «За такую бумажку люди готовы деньги платить немалые». На том весь спрос и закончился, Остапу поверили и согласились с ним прошвырнуться на пару месяцев в тайгу, помочь бродяге свои кровные вернуть из схрона. За пару дней собрали всё самое необходимое и ушли из города. Уходили тихо. Остап не хотел оставлять следов своего пребывания. Однако, благополучно выбравшись из города, в одном из посёлков они напоролись на участкового, который из служебного рвения или просто из любопытства решил проверить документы у группы мужиков призывного возраста, следовавших мимо него. То, что рядом находились женщины, не остановило Остапа. Короткий, отработанный удар ножом в сердце заставил молодого участкового медленно осесть на землю. На крик испуганных женщин никто на помощь не поспешил, да и спешить было некому, мужики из посёлка давно на фронте, а милиционер один только и был на сотню километров в округе. Через две недели небольшой отряд Остапа уже приближался к знакомым ему местам. Ещё в Москве, умело пользуясь людьми из архива Битца, он тщательно подготовил и продумал маршрут. Лучшие по тем временам карты ему передал один из ответственных работников Наркомата тяжёлой промышленности, он же помог и с документами. На всё были готовы люди, лишь бы было забыто их прошлое. Остап поступал «честно», в обмен на необходимую ему услугу он отдавал подлинники документов из портфеля Битца, однако себе он оставлял копии, так, на всякий случай. В тайгу с Остапом ушли четверо. Двое — уголовники со стажем, двое — молодых, ещё не хлебавших лагерной баланды, но поднаторевших в воровских делах и потому наглых и дерзких. Задвига и Хрущ, каждый по два раза тянувшие сроки за грабежи и разбои, освободились и отсиживались в малине, когда грянула война. Лозунги «За Родину, за Сталина!» их за душу не тронули, тем более что в сибирской глубинке, под боком у весёлых марух, на общаковских харчах, война ими не ощущалась. Но и высунуть свой нос на улицу они особо не могли, а хотелось гульнуть в ресторане, прошвырнуться, так сказать, проветриться. Иркутск хоть город и людный, но не Москва, в толпе не затеряешься, менты разом вычислят — и на учёт, а там только подставляй спину. А вот к этому они были совсем не привычны, ни трудовой, ни военный фронт их не прельщали. Молодые Танцор и Дергач, получив повестки, слиняли с хат, уклоняясь от призыва. Они уже ходили под указом об ответственности за дезертирство. Поэтому уйти в тайгу на полгода хорошо экипированной командой, а это Остап обеспечил, было им и по вкусу и по надобности.