Владения графа де Фуа другим актом признавались под покровительством и властью Церкви впредь до особого распоряжения. Графа коммингского постигла, вероятно, та же участь.

Отсюда можно судить, какие перемены грозили наступить на Юге и какую роль суждено было играть в них альбигойству. Ересь самим папой провозглашалась уничтожен ной. Цель крестового похода достигнута. Католичество насаждено и представляется на Юге «новой лозой».

Из лотерейной игры с сильным врагом Раймонд, снаружи католик, в душе друг и вождь альбигойцев, вышел несчастным изгнанником. Побежденный, лишенный родовых земель, он должен был довольствоваться пенсией. Чуждый барон овладевает большей частью его государства. Монфор царит от пределов Безьера до океана, его владения граничат с Пиренеями. Ничтожный клочок достается сыну Раймонда. Чуждые нравы, характеры вторглись в Прованс.

Все это было накануне появления нового завоевателя, который уже давно сторожил альбигойцев и крестоносцев. Четвертый латеранский собор подготовил формальное завоевание Юга французскими королями, заранее узаконю» офранцужение страны.

По окончании заседаний собора Раймонд испросил у папы прощальную аудиенцию. Иннокентий принял его вместе с графом де Фуа. Позже Раймонд передавал содержание этой беседы, воспроизведенной провансальской поэмой. Раймонд начал жаловаться папе на насилия и описывать свое ужасное положение:

— Кто не удивится, когда увидит графа тулузского в таком положении, графа, у которого нет ни города, ни замка, куда он мог бы приклонить голову. Надеясь на тебя, я покорился, передал тебе свой город — и что же вышло? Твои слова и мое доверие сделали теперь то, что я не знаю, куда идти. Страшно подумать, что я, который привык одалживать других, теперь должен довольствоваться чужою милостью. А сын мой? Он даже не умеет грешить, ты же лишил его наследной земли. О ты, который должен служить олицетворением благородства и справедливости, вспомни Бога и правду. Твоя вина в том, что на всем свете нет теперь пяди земли, куда бы я мог бы ступить своей ногой.

Папа выслушал его, он был задумчив и грустен.

Граф, — ответил он, — ты не должен терять смелости. Я знал, что делал. Жди, надейся, — и, может быть, я буду в состоянии возвратить твои права и исправить совершившееся. Если я лишил тебя наследства, Бог пошлет тебе другое, потерянное Он может возвратить тебе. Сети, опутывающие тебя, Он может разорвать, мрак — прояснить. Так как все во власти Божьей, ты не должен отчаиваться в Нем, и если Господь продлит дни мои, чтобы восстановить Церковь правды, то я возвышу права твои так высоко, что тебе не придется обвинять ни Бога, ни меня. А что касается клеветников, которые восстают на тебя, то скоро ты увидишь, как я намерен поступить с ними. Иди, и если ты прав, то Бог поможет и защитит тебя. Но оставь мне твоего сына, я поговорю насчет его и, может быть, что-нибудь сделаю для него.

— Государь, — сказал растроганный граф, — твоему святому покровительству поручаю я сына, себя самого и всю судьбу мою.

Папа благословил его в последний раз в своей жизни, и они расстались. Раймонд VI выехал из Рима. В Витербо его нагнал граф де Фуа, которому папа прямо обещал возвратить его замок (и сдержал обещание). Проезжая через итальянские монастыри, оба графа казались искренними католиками — они везде принимали Причастие и пользовались всяким случаем лобызать мощи.

Иннокентий между тем через пятнадцать дней после закрытия собора, когда большая часть прелатов разъехалась, издал грамоту на имя епископа Нима, архидиакона Вильгельма из Конфлана, в которой спешил изменить соборное постановление относительно графа де Фуа. В ней говорилось, что Монфор и его люди несправедливо разоряли лангедокские замки и деревни, что крестоносцы поступали незаконно и бесчестно. Упомянутым духовным лицам было поручено через три месяца представить в Рим подлинное донесение о всем происходившем с графом и исследовать, почему именно он лишился своих владений. Пока город Фуа должен охранять аббат Тибери, под верховной властью папской, а после папа укажет, как с ним поступать. Если же владения будут возвращены графу де Фуа, то Монфор обязан жить с ним в дружбе и никогда не предпринимать войны ни с ним, ни с его племянником Роже Коммингским .

В конце декабря Иннокентий пригласил к себе молодого Раймонда, которому все время оказывал постоянное внимание и расположение. Юноша не мог умолчать о своем несчастье и в слезах жаловался папе, возлагая на него свои надежды.

— Дитя мое, — отвечал Иннокентий, — если ты будешь соблюдать мои советы, ты не погибнешь ни в этом мире, ни в том. Старайся любить, почитать и благодарить Бога; исполняй святые постановления Церкви, внимай богослужению и совершению святых таинств. Преследуй ересь и соблюдай мир, не разоряй монастырей и не давай оскорблять путников. Никогда не бери чужого добра для своего обогащения. Не обижай баронов и мудро властвуй над под данными, снисходи к побежденным. Но ты можешь заши щать свое право против всякого, кто хотел бы обидеть или ограбить тебя.

— Но, государь, — сказал Раймонд, — бедность и нужду тяжело переносить. Где мне думать о завоеваниях, когда негде приклонить голову.

— Не делай ничего противного Богу. Господь, если ты правдиво послужишь ему, обильно наделит тебя землями. Ты знаешь, что я даю тебе Венессен, Аржанс и Бокер, пока этого будет достаточно тебе. Монфор же будет государем над остальными землями, до тех пор пока Церковь не признает должным восстановить тебя во всех твоих правах.

— Государь, — возразил Раймонд, по словам провал сальского патриота, — горько слышать мне о дележе между чужеземцем и мною. Если так, то кто-либо, один из нас, живым или мертвым, должен владеть всей землей безраздельно. Все это решит меч, и я осмеливаюсь просить у вас только одного, государь, чтобы вы позволили мне отвос вать мою землю оружием, если я в том преуспею.

Папа посмотрел на него, тяжело вздохнул, потом поцеловал юношу и благословил.

— Делай как знаешь и помни, что нечистое дело всегда выйдет наружу. Пусть Господь Бог даст тебе силы хорошо начать и хорошо закончить все, что бы ты ни задумал .

С этими словами они расстались. Раймонд уехал из Рима, в Генуе он нагнал отца и графа де Фуа.

Законный, но развенчанный государь Юга плыл в Марсель, где ему готовилась торжественная встреча. Весь город был на берегу — народ приветствовал с энтузиазмом графов, которые были близки ему по отчизне и несчастьям. Здесь же Раймонда известили, что в Авиньоне, на берегу Роны, его ждут четыреста провансальских рыцарей, между которыми, конечно, могло быть много альбигойцев. Напутствуемые благословениями и теплым изъявлением сочувствия, графы оставили Марсель.

В это самое время Монфор стал готовиться к новым операциям. Он понимал, что значат эти манифестации, эти изъявления преданности, быстро заявленные на всех концах Юга. Этот энтузиазм был как бы народным протестом на решения латеранского собора, протестом горячим и неподдельным. Протестом массовым и потому опасным.

И понятно, почему Раймонд и де Фуа возбуждали своим появлением энтузиазм в Марселе и далее, при своем появлении в Авиньоне, Бокере; почему их имя было так популярно во всех концах Юга, и особенно популярно именно теперь, когда Церковь поработила Юг. С их именем соединялось понятие о национальности, о цивилизации, о просвещении, о всей прелести местной жизни. Монфор же и его французы были олицетворением победителей, насилия, жестокости и алчности.