– Погони не будет! – обернулся к командиру «Твердого» Сенявин. – Поднимайте приказ: «Курс на Тенедос!»

– Есть! – Резко приложил два пальца к концу треуголки командир «Твердого». В глазах его было полное недоумение.

– Есть курс на Те-не-дос! – повторил Малеев с явным вызовом. Сенявин молча глянул на него, но промолчал. Он спустился к себе в каюту. Денщик стащил с него полусапоги.

– Не изволите ли отзавтракать, ваше превосходительство?

Жестом Сенявин прогнал денщика. Усталость прошедших дней навалилась, не было сил даже раздеться. Мгновение спустя вице-адмирал уже провалился в сон, скорее даже не в сон, а в какое-то забытье.

Остроту споров в те дни на эскадре о решении Сеняви-на лучше всего передают записки лейтенанта Павла Па-нафидина: «Одними сутками прежде турок пришли мы. к Тенедосу, а они в пролив: мы с пленным адмиралом, а они – с остатками своего флота. Верно, причина поступка Адмирала, не преследовавшего разбитый турецкий флот, была важна, ибо храбрость Сенявина безукоризненна, что показали оба сражения, и мы особенно ему были обязаны своим спасением. Следовательно, желание спасти храбрый гарнизон, выдержавший с горстью людей ужасное нападение, была причина, что мы не преследовали турецкий флот. Турки в отсутствие флота даже так ободрились, видя слабость гарнизона, что хотели штурмовать крепость. Если эти причины были в соображении, то поступок Сенявина возвышает его еще более. Он решился лучше потерять один лавр из своего венка, чем привести в отчаянное положение гарнизон. Сенявин по опытности своей, лучше всех знал, что турецкие корабли поодиночке были бы догоняемы и взяты».

А вот мнение лейтенанта Владимира Броневского: «После столь совершенной победы, истребив у неприятеля два корабля и три фрегата и взяв в плен полного адмирала, Сенявину предстоял выбор самый затруднительный. Гнаться ли за остатками, или возвратиться в Тенедос спасти гарнизон от плена неминуемого и жестокого и отказаться от редкого случая быть истребителем всего турецкого флота. В сем случае Сенявин не усомнился пожертвовать славою и честолюбием личным спасению братии своих, оставленных и осажденных силою чрезмерно превосходною, о участи которых соболезнуя, доброе его сердце не могло чувствовать сладких ощущений победителя. Таковой выбор удивил всех тех, которые не могли быть, подобно Сенявину, в торжестве умеренными, в славе скромными и к истинной пользе Отечества ревнительными. Сие объяснить может простое рассуждение. После сражения во все дни ветры были тихие, переменные, всегда почти противные, и штили. Следственно, гнавшись за неприятелем, Тенедос был бы потерян, и тогда истребление сего неприятельского флота принесло бы нам гораздо менее пользы. Не имея столь удобного пристанища близ Дарданелл, никакого средства вознаградить потерю в людях и исправить свои поврежденные в сражении корабли, мы могли бы только сжечь турецкие и, может быть, несколько своих и принуждены были оставить блокаду Дарданелл, или, удаляясь от оных, ослабить оную и тем уничтожить главную цель: «присутствием Российского флота в Архипелаге лишить Константинополь подвозу съестных припасов с моря». Тогда слава истребителя Оттоманской морской силы была бы одно лестное для личности стяжание. Сверх того, адмирал надеялся, подав помощь крепости, упредить неприятеля, стать пред Дарданеллами или идти-таки ему навстречу».

Все последующие события показали, что Сенявин поступил именно так, как было надо для пользы общего дела. Сегодня, по прошествии двух веков, историки единодушно считают его решение единственно верным в той непростой обстановке! Человек чести и долга, Сенявин сознательно пренебрег трофеями личной победы во имя спасения своих подчиненных.

Расчищая и наскоро приводя в порядок корабли, матросы уже вовсю распевали только что сочиненную «се-нявинскую» песню:

Многи щепки рвутся, люди в кровь дерутся,

Хотят в крови драться, туркам не поддаться!

«Рафаил» сквозь шел, Лукин врагов прошел.

Турки в два огня высыпали ядра зря.

Так мы одолели, что своих не знали,

Турки трепетали, русский флаг подняли!

Враги покорились, русским поклонились.

Будут наших знать, плакать, вспоминать!

* * *

Турецкие корабли медленно втягивались в Дарданеллы: борта в зияющих проломах, вместо мачт – огрызки, вместо парусов – клочья. Флагманский 120-пу-шечный «Мессудие», что значит «Величество Султана», едва держался на плаву, шатаясь из стороны в сторону, как последний пьяница.

К капудан-паше на лодке прибыл анатолийский сераскир Измаил-паша. Поднялся на палубу, поглядел на груды еще не погребенных тел, покачал высоким тюрбаном с изумрудом и страусиным пером. Помимо трупов, на палубе никого не было. Под ноги сераскиру попалась оторванная голова. Едва не споткнувшись, Измаил-паша со злостью пнул ее носком позолоченной туфли. Голова покатилась по палубным доскам, пачкая их черной кровью, мертвые белки глаз то устремлялись в небо, то исчезали, чтобы снова устремить свой неподвижный взор ввысь к улетевшей душе.

– Не корабль, а город мертвых. Здесь есть хоть кто-нибудь живой? – прокричал раздосадованный сераскир. Откуда-то выскочил галеонджи. – Где славный Сеид-Али? – У себя! – Отведи меня к нему!

Спустился. В салоне капудан-паши вместо одной из переборок зияла дыра. На пороге каюты распластался огромный тигр. Смерть не пощадила даже его. Измаил-паша опасливо глянул на оскаленную пасть: даже мертвый, тигр внушал страх. Сам великий адмирал лежал, укрытый по голову покрывалом, и протяжно стонал. Рядом суетился лекарь, перетирая какие-то травы.

– Будь счастлив и удачлив, Сеид-Али! Да продлятся долго твои лета! – склонил голову анатолийский сераскир. – Везешь ли ты всемилосердному султану голову проклятого Сенявина, как обещал? Капудан-паша снял покрывало.

– А это ты, Измаил! – с трудом разлепил он губы. – Нет, головы Сенявина я не везу! Судьба не была милостива ко мне.

Глазам сераскира предстал обмотанный кровавыми тряпками обрубок правой руки.

– Да будет милостив к тебе Аллах! – приложил руку к сердцу Измаил-паша. – Скажи, чем я могу помочь тебе?

– Вели прислать людей, ибо мои все перебиты и кораблем некому управлять!

– Что передать потрясателю вселенной? Готов ли ты предстать перед его судом? Капудан-паша скривился:

– Я готовлюсь предстать перед судом Аллаха, а потому суд султана уже не для меня!

В проем продырявленного борта было видно, что с верхней палубы то и дело что-то сбрасывали в море. На «Мессудие» избавлялись от погибших…

В последние дни коменданта Тенедосского гарнизона Ивана Подейского трясла лихорадка. Полковник горстями глотал тошнотворный хинин, кутаясь в видавшие виды шинель. – На горизонте паруса! – доложили как-то под утро. – Чьи? – спросил Подейский.

– А кто их разберет? – пожал плечами пришедший поручик. – Паруса, они и есть паруса, поди их разбери!