В то время как восстания в Рыбинске и Муроме, в каждом из которых участвовало от 300 до 400 человек, потерпели поражение в считанные часы, Перхуров продержался шестнадцать дней. Сосредоточенные в пригородах силы большевиков пошли в контрнаступление следующей ночью, но им не удалось отбить город. Тогда они подвергли его массированному артиллерийскому обстрелу, в результате которого был разрушен водопровод и прекратилась подача воды. Это имело для повстанцев ужасные последствия, так как подходы к Волге, альтернативному источнику водоснабжения, были под контролем сил красных. После почти недели бесплодных боев Троцкий поручил командование ярославской операцией А.И.Геккеру, бывшему капитану царской армии, который накануне Октябрьского переворота перешел к большевикам. Геккер бросил на штурм города пехоту, артиллерию и аэропланы. Под шквалом артиллерийского огня город, с его замечательными монастырями и храмами, был почти полностью разрушен162. Повстанцы, которым настолько не хватало воды, что они пытались добывать ее в сточных канавах, в конце концов были вынуждены отступить. 20 июля их представители пришли в Германскую комиссию по репатриации и заявили о своем желании сдаться: поскольку они находились в состоянии войны с Германией, то ожидали, что с ними будут обращаться как с военнопленными. Глава Германской комиссии принял такие условия и обещал, что не выдаст повстанцев Красной Армии. 21 июля повстанцы сложили оружие, и в течение нескольких часов город находился в руках немецких военнопленных. Однако вечером того же дня, получив от большевиков ультиматум, немцы нарушили свое обещание и передали им пленников. Красногвардейцы выбрали из них примерно 350 человек, среди которых оказались офицеры, бывшие чиновники, состоятельные горожане и студенты, вывели за город и расстреляли163. Это была первая массовая казнь, осуществленная большевиками. Одним из последствий Ярославского восстания стало распоряжение большевистского правительства провести массовые аресты бывших офицеров царской армии. Многие из них были расстреляны без суда, хотя в то же самое время другие получали назначения в Красной Армии.

Савинкову удалось бежать из Рыбинска. Позднее он присоединился к армии адмирала Колчака, где занимался организацией рейдов в тылу большевистских войск. После поражения Колчака он бежал в Западную Европу, стал там организатором антибольшевистских движений, засылал агентов в Советский Союз. В августе 1924 года, будучи убежден, что после смерти Ленина ему уготована в России важная роль, он попался на приманку ОГПУ (сменившему к тому времени ЧК), нелегально перешел границу и был сразу же схвачен. На открытом судебном процессе, состоявшемся в том же году, он сознался во всех своих преступлениях, делая упор на ту роль, которую будто бы играли в его подрывной деятельности союзники, и попросил помилования. Смертный приговор ему заменили на десятилетнее заключение. В следующем году он погиб в тюрьме при странных обстоятельствах: официально было объявлено, что он покончил жизнь самоубийством, однако более вероятно, что его убили сотрудники ОГПУ — по некоторым свидетельствам, вытолкнув из окна164.

Перхуров тоже оказался у Колчака, где получил чин генерала и стал называться Перхуровым-Ярославским. Попав в плен к большевикам, он ухитрился сохранить инкогнито и получил назначение в Красную Армию. Личность его была установлена в 1922 году. Военная коллегия Верховного Суда приговорила его к смертной казни, в тюрьме его заставили написать признание, которое было впоследствии опубликовано165. Его не стали убивать в застенках ГПУ, а послали в Ярославль, где в четвертую годовщину восстания провели по улицам сквозь толпу, бросавшую в него камни, и только после этого казнили166.

* * *

Рицлер, возглавивший германское посольство в России, был, по мнению некоторых его коллег, человеком рассеянным и плохо ориентировался в ситуации. Он мало занимался рутинными дипломатическими делами, в основном уделяя время переговорам с российской оппозицией, которые 1 июля Берлин велел прекратить. Поступал он так, будучи абсолютно убежден, что большевики не продержатся долго и Германия должна поддерживать контакты с их потенциальными преемниками. Первой его реакцией на убийство Мирбаха было предложение разорвать дипломатические отношения с Москвой168. Предложение не получило поддержки, и ему было велено продолжать помогать большевикам. В сентябре 1918 года он скажет (не уточняя, что имеет в виду), что немцы трижды использовали «политические» средства, чтобы спасти большевиков169.

Выполняя инструкции своего правительства, Рицлер тем не менее бомбардировал министерство иностранных дел телеграммами, в которых предсказал скорое падение большевиков. 19 июля он передал по прямому проводу: «Большевики мертвы. Их труп живет, поскольку могильщики не могут договориться, кто должен его хоронить. Борьба, которую мы в настоящее время ведем с Антантой на русской земле, уже не имеет целью добиться расположения этого трупа. Она стала борьбой за преемников, за ту ориентацию, которую примет Россия в будущем»170. Соглашаясь, что большевики делают Россию безопасной для Германии, он замечал, что одновременно они делают ее бесполезной171. Его рекомендации заключались в том, чтобы Германия взяла на себя заботу о «контрреволюции» и поддержала буржуазные силы в России. А избавиться от большевиков можно, по его мнению, почти без усилий.

Действуя на свой страх и риск, Рицлер заложил фундамент для антибольшевистского переворота. Первым шагом было расположить в Москве батальон, состоящий из немецких военнослужащих. Официально заявленной целью их пребывания должна была стать охрана германского посольства от будущих террористических актов и помощь большевикам в случае нового восстания. На самом же деле они должны были занять в столице стратегические пункты на случай, если большевистский режим рухнет сам или в Берлине решат, что его пора ликвидировать172.

В Германии согласились направить в Москву батальон, если это не вызовет возражений со стороны советского правительства. Рицлер также получил инструкции вступить в тайные переговоры с латышскими стрелками, чтобы выяснить их намерения. Рицлер, у которого уже был хороший контакт с латышами, спросил, готовы ли они изменить большевикам. Они ответили, что готовы. Вот как описывает свои размышления летом 1918 года Вацетис, командир латышей: «Как ни странно, но тогда настроение умов было такое, что центр советской России сделается театром междоусобной войны и что большевики едва ли удержатся у власти и сделаются жертвой голода и общего недовольства внутри страны. Не исключена была возможность движения на Москву германцев, донских казаков и белочехов. Эта последняя версия в то время была распространена особенно широко. Большевики не имели в своем распоряжении вооруженной силы, способной драться в поле. Те войсковые части, над сформированием которых так легкомысленно и лукаво трудился военрук Высшего военного совета М.Д.Бонч-Бруевич, благодаря голоду в западной полосе европейской России разбегались в поисках пищи, образуя опасные для сов. власти шайки бандитов. Такие войска, если можно назвать их этим почетным именем, разбегались при появлении немецкой каски… В связи со всеми этими версиями и слухами меня крайне беспокоил вопрос о том, что будет с латышскими полками в случае дальнейшей интервенции германцев и появления в центре советской России казаков и белых армий. Такая возможность тогда допускалась, и она могла бы привести к полному истреблению латышских стрелков»173. Как Рицлер выяснил в ходе переговоров, латыши хотели вернуться на свою оккупированную немцами родину и, если бы им была гарантирована амнистия и репатриация, готовы были оставаться по крайней мере нейтральными в случае германской интервенции против большевиков174.