После четырех или около того жестов, нескольких слов по-испански и нервных демонстраций, как работают камеры, они, похоже, сочли, что уместно будет напиться. Скотч открыли, пять мерных стаканчиков налили, и церемония началась.

* * *

Она продолжалась весь день и следующий тоже. Виски старейшины накачивались прямо из мерных стаканчиков, поначалу торжественно, потом с все большим воодушевлением. Время от времени кто-нибудь засыпал в гамаке, но через пару часов возвращался с новой жаждой и пылом. Когда бутылка заканчивалась, они извлекали другую – каждая была аккуратно упакована в целлофан.

Три момента, как выяснилось, сыграли роль в успехе моего визита. Во-первых, мой рост и способность держать спиртное (это был страх: человек, путешествующий один среди диких индейцев, не рискнет напиться); во-вторых, то, что я никогда не отказывался сделать семейную фотографию (опять же из страха); и, в-третьих, мое «давнее знакомство» с Жаклин Кеннеди, которую они почитают как своего рода богиню.

За исключением нескольких модников и местных «шишек», большинство мужчин носили галстуки – гуахирская версия традиционной набедренной повязки. Женщины, опять же за некоторым исключением, носили скучные и бесформенные длинные, черные платья.

Довольно многие мужчины носили еще и наручные часы долларов на двести-триста – этот феномен объяснялся стратегическим положением Пуэрто-Эстрелла и особенностями его экономики. Нечестно было бы утверждать, что индейцы прикарманивают львиную долю контрабанды, которая проходит через их деревушку, но неразумно было и задавать бестактные вопросы, особенно если учесть, что любой приезжий (если надеется покинуть деревушку) зависит от доброй воли ее жителей.

От попыток уехать можно поседеть. Попав сюда, можешь считать, что застрял до тех пор, пока какому-нибудь индейцу не придется везти груз контрабанды в Майкао.

Делать тут нечего, только пить, и часов через пятьдесят пьянства я начал терять надежду. Конец впереди как будто не маячил. Пить скотч днями напролет неполезно в любом климате, но если, очутившись в тропиках, накачиваться им по три часа до завтрака, это может существенно подорвать здоровье. По утрам у нас были скотч и армрестлинг, по вечерам – скотч и домино.

Просвет засиял на закате третьего дня, когда владелец грузовика под названием «Могучий фургон» внезапно встал от стола с виски и сказал, что мы прямо сейчас едем. Мы выпили по последней, пожали всем руки и отбыли. Грузовик был загружен под завязку, я ехал сзади со своим снаряжением и молодой индианкой.

Поездка из Пуэрто-Эстрелла в Майкао занимает десять-двенадцать часов в зависимости от избранного маршрута, но, кажется, сорока днями на дыбе. Помимо адских неудобств есть большая вероятность, что на вас нападут и пристрелят либо бандиты, либо служители правопорядка. С точки зрения «контрабандиста», одно и то же.

Контрабандисты ездят при оружии, но полагаются на скорость, безжалостно тираня и грузовик, и пассажиров, когда несутся по ложам высохших рек и через похожие на вельд равнины по проселкам, по которым не пройти ни одной обычной машине.

В Майкао мы пригромыхали в три пополудни. Меня высадили в аэропорту, где дикарского вида жандарм тщательно обыскал мой багаж и лишь потом позволил подняться на борт самолета до аэропорта Барранкилла. Час спустя в Барранкилле меня обыскали снова. Когда я спросил почему, мне ответили, что я приехал из провинции Гуахира, населенной, как известно, убийцами, ворами и теми, кто посвятил свою жизнь преступлениям и насилию.

У меня возникло такое ощущение, что никто не верил, что я на самом деле там побывал. Когда я заговаривал про Гуахиру, люди сочувственно улыбались и сворачивали на другое. А потом мы заказывали еще пива, потому что скотч в Барранкилле такой дорогой, что позволить его себе могут только богатые.

National Observer, 6 августа, 1962

Самое яркое мое воспоминание о Южной Америке: мужчина с клюшкой для гольфа (пятой железной, если память мне не изменяет) запускает мячи с террасы пентхауса в Кали, Колумбия. Высокий британец со «стильным брюшком» вместо талии, как говорят англичане. Рядом на маленьком садовом столике – стакан джина с тоником, который он время от времени обновлял в баре неподалеку.

У него был недурной удар, и каждый мяч летел низко и далеко над городом. Куда падали эти мячи, ни он, ни я, ни кто-либо еще на террасе понятия не имели. Зато сам пентхаус располагался в президентском секторе над Рио-Кали, которая пересекает город посередине. Где-то под нами, на узких улочках, обрамленных белыми блочными домами городских пейзан, барабанил по крышам странный град мячей для гольфа, – «нет смысла возить сюда собирающих мячи», как сказал мне британчик.

В последующие недели, когда я все больше обращал внимание на то, как добрая часть колумбийцев относится к англосаксонскому населению своей страны, я радовался, что никто не проследил эти удачные мячи до источника. Как и их соседи-венесуэльцы, колумбийцы, вероятно, самый вспыльчивый народ на континенте, и обида с приправой из оскорблений не слишком высоко стоит в национальном меню.

Сомнительно, что тот же человек стал бы швыряться мячами с крыши дома в центре Лондона. Но в Южной Америке это никого не удивляет. Тут, где расстояние между богатыми и бедными неизмеримо велико и где англосаксы автоматически оказываются элитой, понятие «ноблесс оближ» получает странное толкование.

Тем не менее отношение не проходит незамеченным: местные уж точно сочтут дурным тоном, что иностранец, стоя на крыше, мечет в них мячи для гольфа. Может, им не хватает спортивной жилки, а может, чувства юмора, но факт в том, что они обижаются, и нетрудно понять, почему они при первой же возможности пойдут на выборы голосовать за того, кто пообещает избавить страну от «высокомерных империалистов-гринго».

Когда страсти накалены, не имеет значения, дурак ли кандидат, вор, или коммунист, или даже все разом, – мало какие выборы к югу от Рио-Гранде выигрываются на платформе чего-либо, помимо откровенной апелляции к эмоциям.

* * *

Присутствие Северной Америки в Америке Южной -один из самых эмоциональных политических вопросов на континенте. В большинстве стран, особенно в Аргентине и Чили, велико также европейское присутствие. Но учитывая недавние исторические события, когда задули ветры анти-гринговских настроений, подули они на север, в сторону Соединенных Штатов, которые Латинской Америке легче идентифицировать с капитализмом и империализмом, чем какую-либо другую страну в мире.

Учитывая все это, турист испытывает в Южной Америке один шок за другим от позиции, какую обычно занимают его соотечественники-гринго, а самым большим шоком зачастую становится его собственная позиция. Один молодой американец выразился так: «Я приехал сюда заядлым либералом, хотел быть поближе к этим людям, помогать им, но через полгода превратился в реалистичного и непримиримого консерватора. Эти люди не понимают, о чем я говорю, не хотят помочь самим себе, им нужны только мои деньги. Теперь я хочу одного – уехать».