Нрав маленьких Тетерби за последние несколько часов претерпел прискорбные изменения. Мистер и миссис Тетерби — и те переменились не так сильно, как их отпрыски. Всегда это был бескорыстный, доброжелательный и послушный народец, который безропотно и даже великодушно сносил лишения (а лишены они были многого) и радовался, точно пиршеству, самой скромной и скудной трапезе. Теперь же споры разгорались не только из-за мыла и воды, но из-за завтрака, который еще и на стол-то не был подан. Каждый маленький Тетерби кидался с кулаками на всех остальных маленьких Тетерби; и даже Джонни — многотерпеливый, кроткий и преданный Джонни — поднял руку на Молоха! Да, да! Миссис Тетерби, по чистой случайности подойдя к двери, увидела, как он коварно выбрал в вязаной броне местечко по-уязвимее и шлепнул драгоценное дитя!

Во мгновенье ока миссис Тетерби за шиворот втащила его в дом и с лихвой отплатила ему за это неслыханное кощунство.

— Ах ты бессердечное чудовище! — воскликнула она. — Да как у тебя хватило духу?

— А чего у нее зубы никак не прорежутся? — возвысил голос юный мятежник. — Надоело до смерти. Попробовала бы ты сама с ней понянчиться!

— И попробую, сэр! — сказала мать, отбирая у Джонни его опозоренную ношу.

— Вот и попробуй! — повторил Джонни. — Не больно тебе это понравится. На моем месте ты бы давно пошла в солдаты. Я непременно пойду. В армии по крайности нет грудных младенцев.

Мистер Тетерби, явившийся на место происшествия, не стал карать мятежника, а только потер себе подбородок, — видно, такая неожиданная точка зрения на профессию военного заставила его призадуматься.

— Если его не наказать, мне самой впору пойти в солдаты, — промолвила миссис Тетерби, глядя на мужа. — Тут у меня ни минуты покоя нет. Я просто раба, да, да, чернокожая раба из Виргинии (это преувеличение, вероятно, было навеяно смутными воспоминаниями, связанными с неудачной попыткой фирмы Тетерби по части торговли виргинским табаком). Круглый год у меня ни отдыха, ни удовольствия! Ах, чтоб тебя бог любил! — перебила сама себя миссис Тетерби, так сердито встряхивая младенца, что это плохо вязалось со столь благочестивым пожеланием. — Да что с ней сегодня такое?!

Не в силах этого понять и не достигнув ясности путем встряхивания младенца, миссис Тетерби уложила его в люльку, села подле, скрестила руки и принялась гневно качать ее ногою.

— Что ты стоишь, Дольф? — сказала она мужу. — Неужто тебе нечего делать?

— Ничего я не желаю делать, — ответил мистер Тетерби.

— А я уж наверно не желаю, — сказала миссис Тетерби.

— А я и под присягой покажу, что не желаю, — ска-рал мистер Тетерби.

В эту минуту завязалось сражение между Джонни и пятью его младшими братьями: накрывая стол к завтраку, они стали отнимать друг у друга хлеб и теперь щедро отвешивали один другому тумаки; самый маленький, с удивительной для столь юного возраста предусмотрительностью, не вмешивался в драку, а только ходил вокруг и дергал воинов за ноги. Мистер и миссис Тетерби с великим пылом ринулись в гущу боя, словно отныне то была единственная почва, на которой они могли действовать в согласии; без малейшего следа прежней кротости и добросердечия они сыпали удары во все стороны и, покарав правых и виноватых, вновь уселись каждый на свое место.

— Хоть бы ты газету почитал, чем сидеть сложа руки, — заметила миссис Тетерби.

— А что там читать, в газете? — с крайней досадой отозвался мистер Тетерби.

— Как что? — сказала миссис Тетерби. — Полицейскую хронику.

— Вот еще, — возразил мистер Тетерби. — Какое мне дело, кто там что натворил или что с кем сотворили.

— Читай про самоубийства, — предложила миссис Тетерби.

— Мне это неинтересно, — отвечал ее супруг.

— Кто родился, кто помер, кто свадьбу сыграл — ничего тебе не интересно?

— По мне хоть бы с сегодняшнего дня и до скончания века никто больше не рождался на свет, а с завтрашнего все начали бы помирать; меня это не касается. Вот когда придет мой черед, тогда другое дело, — проворчал мистер Тетерби. — А что до свадеб, так я и сам женат, знаю, велика ли от этого радость.

Судя по недовольному виду миссис Тетерби, она вполне разделяла мнение мужа; однако она тут же стала противоречить ему, просто ради того, чтобы поспорить.

— Ну, у тебя, известно, семь пятниц на неделе, — сказала она. — Сам же слепил ширму из газет и сидишь, вычитываешь чего-то детям по целому часу без передышки.

— Не вычитываю, а вычитывал, — возразил муж. — Больше ты этого не увидишь. Теперь-то я стал умнее.

— Ха, умнее! Как бы не так! Может, ты и лучше стал?

От этого вопроса в груди мистера Тетерби что-то дрогнуло. Он удрученно задумался, снова и снова проводя рукою по лбу.

— Лучше? — пробормотал он. — Не думаю, чтоб кто-нибудь из нас стал лучше, да и счастливее. Лучше? Разве?

Он обернулся к своей ширме и стал водить по ней пальцем, пока не напал на нужную ему вырезку.

— Вот это, помнится, все мы особенно любили, — тупо и растерянно промолвил он. — Бывало, дети заспорят о чем-нибудь, даже потасовка случится, а прочитаешь им эту историю — и они растрогаются до слез и сразу помирятся, будто от сказки про то, как малыши заблудились в лесу и малиновка укрыла их листьями. "Прискорбный случай крайней нищеты. Вчера мужчина небольшого роста с младенцем на руках, в сопровождении шести детей в возрасте от двух до десяти лет, одетых в лохмотья и, по-видимому, изголодавшихся, предстал перед почтенным мировым судьей и сделал следующее заявление…" Уф! Ничего не понимаю, — прервав чтение, воскликнул мистер Тетерби. — Просто непостижимо, мы-то тут при чем?

— До чего же он стар и жалок, — говорила себе между тем миссис Тетерби, наблюдая за мужем. — В жизни не видала, чтоб человек так переменился. О, господи, господи, принести такую жертву!

— Какую еще жертву? — брюзгливо осведомился муж.

Миссис Тетерби покачала головой и, ни слова не отвечая, стала так яростно трясти люльку, что младенца подбрасывало, точно щепку в бурном море.

— Может, ты хочешь сказать, милая моя, что это ты принесла жертву, выйдя за меня замуж? — начал супруг.

— Вот именно! — отрезала супруга.

— Тогда вот что я тебе скажу, — продолжал он так же угрюмо и сердито, как и она. — В брак-то ведь вступают двое, и если кто принес жертву, так это я. И очень жалею, что жертва была принята.

— Я тоже жалею, что ее приняла, Тетерби, от души жалею, можешь не сомневаться. Уж, верно, ты жалеешь об этом не больше, чем я.

— Понять не могу, что я в ней нашел, — пробормотал Тетерби. — Уж, во всяком случае, если в ней что и было хорошего, так теперь ничего не осталось. Я и вчера про это думал, когда после ужина сидел у огня. До чего толста, и стареет, куда ей до других женщин!