выходя из мрака на лунный свет. Она следила за ним, полулежа на шкуре, замирая от волнения, трепеща от ожидания. Он пришел – тот, кто смотрел на нее с небес. Страха не было – был тот священный ужас, что так тесно граничит с восторгом. В эти мгновения она понимала, как мало знает о тайнах вселенной – да совсем ничего. Но и Один поначалу знал мало. Преодолев страх и боль, он узнал больше – но все ли? Что с нею будет, когда этот живой камень приблизится, коснется ее… Она замирала от ужаса и все же и нетерпением ждала этого мгновения. Страх делает маленьким, но преодоление страха делает богом…

Получеловек-полузверь уже находился в нескольких шагах, ясно освещенный луной. Медвежий мех на плечах и руках, медвежьи лапы и когти там, где у человека пальцы. Под шкурой было обнаженное тело мужчины, и сочетание того и другого ясно выказывало его пограничную, оборотническую природу.

У Снефрид оборвалось сердце. Она видела облик Эйрика, но так же ясно видела, что внутри него сейчас другое существо. Неподвижное, без малейшего выражения лицо его казалось совершенно незнакомым. Сейчас в нем был Один в его проявлении Бурого, Ревущего, в проявлении Йольфа-Медведя. Того, что выпевает оберегающие заклинания не человеческим голосом, а звериным ревом. В нем сила, бесстрашие, неутомимость зверя, которые божество несет в себе и передает людям.

Зверь приближался к ней совершенно бесшумно, как к добыче, и это было страшно. Он не рычал, не ревел, и божественная одержимость, обращаемая на уничтожение врага, сейчас служила совсем иной цели.

Он протянул к ней руки, и не успела она встать, как он сам поднял ее, подхватил и оторвал от земли – так, будто она совсем ничего не весила.

Вмиг ее голова вознеслась выше его головы, куда-то к самому небу, и она вскрикнула от этого головокружительного взлета, хватаясь за его плечи. Под пальцами ее оказался густой длинный мех, она ощущала, как ее поддерживают мохнатые лапы, кожи касаются твердые кончики когтей. От этой тесной близости животного ее заливал ужас жертвы, которая сейчас может быть разована, но этот ужас только усиливал ее возбуждение от сознания, чего он на самом деле от нее хочет. Истинного его желания не скрывала распахнутая шкура, и его было видно даже в лунной полутьме. Вся звериная мощь сейчас была обращена к любовной страсти.

Луна отражалась в его бездумных глазах, поднятых к ней, но она видела в этом свое собственное отражение. Она была в нем, она заподняла собой его душу.

Он спустил ее пониже, прижимая к груди, потянулся к ее лицу, к ее губам жадно прижались его губы. Они были теплы и влажны, и она ощутила во рту вкус крови. Мощная дрожь пробежала по телу, будто душа пыталась выскочить наружу, пробужденная этим вкусом, этим запахом. Призывая духи мертвых, всегда подманивают их на свежую кровье; он призвал на кровь ягненка не просто кого-то, а самого Владыку Павших. Жертвенным камнем стало его тело и его дух, и через этот поцелуй Снефрид оказалась приобщенной к жертве – к тому, кто принесен, и к тому, кому принесено.

Ударило в затылок, голова отяжелела. Казалось, желание разорвет ее и только одно может ее спасти – полное слияние с этим божеством, только оно избавит ее от мучительных оков. Она застонала и обхватила его ногами. Мир опять перевернулся – с небес она рухнула в темную бездну и снова вскрикнула. Что-то твердое уперлось в ее спину, меж ресниц полузакрытых глаз замелькала луна. Она ощущала под руками мохнатую шкуру зверя, но спереди к ее телу прижималось обнаженное человеческое тело; все ощущения смешались. Он был зверем и человеком, она была луной и землей, женщиной и богиней. Он склонился к ее лицу, она жадно вдохнула запахи крови, соснового леса, мокрой земли, мха, моря… Он продолжал целовать ее, как будто хотел выпить всю ее вместе с этой кровью, и она задергалась от дикого возбуждения, желая поскорее отдаться этой мощи, растворить ее в себе и раствориться в ней.

Он отстранился, перевернулся лицом вверх и подтолкнул ее. Она перекинула бедро через его бедра, села на него верхом, упираясь руками в грудь, и вскрикнула от нетерпения. Она точно знала, как ей овладеть этим духом, как подчинить его и выпить его силу.

Она слегка приподнялась и вновь опустилась. И закричала низким исступленным голосом – это был крик потрясения, будто ничего подобного никогда не случалось ни с нею и ни с какой другой женщиной. Это был крик торжества и понимания – такой же крик испускал Один, когда хватал во тьме бездны пылающие руны. И она задвигалась, как волна у берега, мощно, равномерно, и сила бездны и огня потекла по ее жилам, растворяя ее существо во вселенной и делая такой же безграничной.

Где-то далеко под нею низким голосом рычал и стонал зверь подземного мрака, мощные лапы с когтями крепко держались за ее бедра. Перед закрытыми глазами разливалось пламя во тьме, и это пламя толчками наполняло ее изнутри, растекаясь по жилам. Еще, еще – напряжение нарастало, и она не знала, сколько это продолжалось. Что-то в ней следило за течением этого огня по ее собственным жилам – а они тянулись, ветвились, расходились, снова ветвились, эти пылающие реки неслись дальше и дальше. Это уже не реки, а ветви – бесконечные ветви исполинского дерева, а может, корни – вытекая один из другого тысячи и тысячи раз, они уносили ее к самому верху и самому низу вселенной одновременно, и от нее самой уже ничего не осталось, все ушло в это бесконечно ветвящееся пламя.

И когда ей уже казалось, что от нее не осталось ни капли, сила Одина мощным толчком опалила ее изнутри. О́дин излился в нее, заполнил ее всю, чтобы навсегда остаться растворенным в ее крови.

* * *

Совершенно обессиленная, не по в полусне, не то в полубеспамятстве, она лежала на нем, уронив голову ему на плечо. Внутри расходилось волнами эхо, постепенно затихая, но эти отзвуки блаженства заливали ее до самых дальних уголков души и тела. Все вокруг – вода в проливе, блеск луны, ночной ветер, запах сосен – вплеталось в ее ощущения и многократно усиливало их даже по сравнению с тем, что у них было с Эйриком до того.

Раньше в их слиянии не участвовал бог…

Потом она ощутила, как медведь под нею зашевелился, приподнялся. Она сползла с него