Русский субконтинент продолжается на восток вплоть до Уральских гор и далее. Где-то между долинами Оби и Енисея он переходит в пустошь, простирающуюся до побережья Тихого океана. Вопрос о естественной восточной границе Руси весьма важен с исторической и этнографической точек зрения, но не представляет никакого практического интереса. Представляется правильным связать восточную границу русского субконтинента с той условной линией, восточнее которой исчезают “классические” русские города, включающие ядро, посад и контролирующую округу крепость.

Район генезиса исламской цивилизации, включающий Аравийский полуостров, Малую Азию, Переднюю Азию, Иранское нагорье, а также Сомали и Судан, является самостоятельной геополитической структурой (Афразией). В настоящее время Афразия не только достигла своих естественных границ (Инд, Нил, южное побережье Черного, Каспийского, Мраморного морей), но и проникла на территорию геополитической Европы, закрепившись в зоне Проливов и установив контроль над Северной Африкой. В районе Кавказских гор Афразия сталкивается с Русским субконтинентом.

Наконец, уже в наши дни формируется как геополитическая общность Центрально-азиатский субконтинент, включающий район Памира, территорию Афганистана и так называемые “прикаспийские страны”. Вполне понятно, что эта “зона разлома” и ее непосредственное окружение обречены стать в первой половине XXI столетия полем [c.584] политических и военных конфликтов.

Что касается геополитических океанов, то из водных просторов максимальное значение имеют “средиземные моря”, разделяющие/ соединяющие этносы, наиболее экономически развитые для данной эпохи. Последовательно роль таких “открытых линий” мировой “шахматной доски” играло собственно Средиземное море, Северное море – Ла-Манш, Северная Атлантика. В наши дни роль главной коммуникационной структуры постепенно переходит к Тихому океану; во времена нового климатического оптимума возрастет (хотя и незначительно) роль Полярных морей.

Геополитические структуры, отнюдь, не являются неизменными. Они рождаются и умирают, и в этой связи современное положение русского субконтинента вызывает тревогу. На его западную и южную оконечность оказывается раскалывающее давление. Восточный край тонет в “пустоши”: среди богатейших земель Сибири и Дальнего Востока – все больше антропопустынь – ландшафтов, некогда освоенных людьми и брошенных ими. Что же касается северной оконечности, то здесь судьба русских культурных и цивилизационных смыслов всецело определяется двумя обстоятельствами: функционированием Северного Морского Пути и статусом Санкт-Петербурга.

Игроками на “мировой шахматной доске” сегодня являются только Империи – государства, для которых выполняются следующие условия: [c.585]

• есть осознанная и отрефлектированная ассоциированность с одной из самостоятельных геополитических структур (“Америка для американцев”);

• существует один или несколько этносов, соотносящих себя с данным государством;

• хотя бы одним из этих этносов проявлена пассионарность (идентичность) в форме господствующей идеологии;

• у государства наличествует определенное место в мировой системе разделения труда;

• государство смогло сформировать собственную уникальную цивилизационную миссию, иными словами, оно способно ответить на вопрос, зачем оно существует?

Из национальных государств такими “обобщенными Империями” являются сегодня только Соединенные Штаты Америки, Япония и Китай. Региональные объединения также способны создавать имперские структуры, и не подлежит сомнению, что Европейский Союз должен рассматриваться как один из ведущих мировых игроков. Внесем в этот весьма привилегированный список также Россию, несмотря на ее крайне низкий экономический и политический статус в современном мире. Хотя бы по традиции: Россия имела все отличительные признаки Империи, по крайней мере последние двести лет. Даже если сейчас она утратила некоторые из них (что не очевидно), она должна учитываться в среднесрочном геополитическом реестре. На этом, кстати, настаивают и С.Хантингтон, и З.Бжезинский (хотя, ни того ни другого это обстоятельство не радует).

При всей важности “спектроскопии по Империям”, позволяющей ввести в геополитику субъектность и назвать поименно “игроков” за “мировой шахматной доской”, можно согласиться с С.Хантингтоном, что эта классификация вторична по отношению к разбиению, задаваемом понятием цивилизации.

Представление о различных цивилизациях (культурно-исторических общностях), сосуществующих на земном [c.586] шаре, было введено в науку Н.Данилевским. Он же связал формирование цивилизации с особенностями господствующих ландшафтов и показал, что цивилизации не смешиваются между собой и изменяются только в исторических масштабах времен.

Для А.Тойнби цивилизации всегда являлись “ответом на вызов”. Тем самым и классифицировались они по типам вызовов (вызов моря, вызов пустыни, вызов тропического леса…). К сожалению, великий английский историк не опубликовал свои представления об иерархии вызовов, поэтому построить эвристическую картину цивилизаций в рамках модели А.Тойнби затруднительно.

Но не эвристичен и С. Хантингтон, который подошел к понятию цивилизации, скорее, с позиции Н.Данилевского или О.Шпенглера, нежели А.Тойнби. Американский исследователь не определяет само понятие, вернее, определяет очень подробно и только описательно, что, по сути, одно и тоже.

С. Хантингтон понимает под признаками цивилизации “культурную общность”: язык, историю, религию, обычаи. В рамках такого подхода решительно невозможно объяснить, почему между Испанией и Ирландией есть “культурная общность”, а между Россией и Польшей ее нет. Чтобы защититься от подобных возражений, автор выкладывает на стол следующую карту: каждый сам знает, к какой цивилизации он принадлежит. Иными словами, спектроскопия цивилизаций вытекает, по С. Хантингтону, из рамки идентичности.

Заметим, что здесь налицо формальная логическая ошибка: в лучшем случае каждый знает, к какой цивилизации он хочет принадлежать. В рамках подхода Н. Данилевского (и, насколько можно судить, С. Хантингтона) цивилизационные признаки маркируются архетипами, то есть “прописаны” на уровне коллективного бессознательного. Которое, конечно же, совершенно не обязательно согласуется с индивидуальным созданием. [c.587]

Очень сложное понятие идентичности американский исследователь также не определяет. Строго говоря, он его даже не вводит. Между тем без моделирования социальной идентичности совершенно невозможно как-то разумно ввести в геополитические построения процедуру самоидентификации. Сугубо формально, идентичность есть онтологическое убеждение (личности, группы, социосистемы), проявленное в процессе взаимодействия с некоторой “инаковостью” . Процессы формирования, проявления, утраты идентичности очень сложны, по-видимому, именно идентичности представляют собой социальное “горючее”, источник общественных движений.