Замигал светофор, «четверка» с ребятами попыталась объехать притормозивший КамАЗ, чтобы успеть проскочить перекресток… Но, «затанцевав» на скользкой дороге, машина со скрежетом впилилась правым боком прямо в подножку КамАЗа. Я затормозил и прижался к тротуару.

Морщась от боли и прижимая к себе руку, из раскореженной машины вывалился Зудинцев.

— Твою мать! — орал он на водителя КамАЗа, хотя тот явно был не виноват. — Князь, Родька грудью треснулся, нужно в травму везти. Езжайте без нас. А я еще за хлопцем послежу… Э-э, где он? Стой!..

Тень Спайдера метнулась через дорогу и скрылась в черной подворотне. Ну это ты зря. Теперь уже твой папочка тебе не поможет.

Я быстро сел за руль и, махнув Георгию рукой, рванул вперед. Минут через двадцать мы были возле станции.

— Включи свет, Зураб, — сказала Нонна, разворачивая план местности, нарисованный Спайдером. — Кажется, вот он — котлован. Оставь машину в кустах, пойдем пешком.

Мы пробирались мимо товарных составов. Ветер со свистом рвал листву и хлестал нас по щекам. Гудели проходящие поезда, летели цепочки освещенных окон электричек, вибрировали рельсы.

— Князь, хочешь согреться? — Нонна достала из плаща фляжку с коньяком.

Мы отхлебнули по глотку.

— Зачем ты здесь, Нонна? — с улыбкой спросил я. — Почему не дома, не с детьми? Почему на холодном ветру?

— А мне казалось, Князь, что ты хорошо разбираешься в женщинах, — усмехнулась Нонна. — А ты… эх, ты.

Я не стал уточнять, что она имела в виду.

Мы стояли на краю котлована. Нонна снова развернула бумажку с каракулями Спайдера, и я посветил ей зажигалкой.

— Вон та бетонная плита, напротив, — показала Нонна. — Под ней тайник.

— Тогда готовь камеру…

— А она готова. И уже настроена на ночной режим.

— Ты удивительная девушка, Нонна.

Мы присели под кустами на мою расстеленную куртку.

— Тихо, Нонна. Смотри!

Невысокая тень в плаще-дождевике крадущейся походкой приближалась к бетонной плите.

Нонна подняла камеру и бесшумно включила ее. Я замер. Но и тень замерла тоже. Между нами было меньше десяти метров.

И вдруг я растерялся. Что делать дальше? Сейчас Фосген достанет «тэтэху» и спокойно уйдет. И мы уже никогда не докажем, что они со Спайдером причастны к убийству. Но пока он не достал оружия, брать его тоже нельзя — у нас не будет доказательства. Выходит, надо дождаться, пока у него в руках появится пистолет… И выйти с ним один на один? Я бы сделал это, если б рядом не было Нонны. Господи, будь опер Зудинцев — он бы сообразил, как с нами действовать… Но нет Зудинцева, нет. И рассчитывать я могу только на себя.

Прошли секунды — и тень в дождевике начала стремительно удаляться от серой плиты. За сеткой дождя она выглядела почти бесплотной. Еще пять-десять секунд — и она совсем растворится в темени и дожде.

Я пригнул Нонну к земле и крикнул, что есть мочи:

— Фосген! Не двигаться! Уголовный розыск!

Тень обернулась, вскинула руку, и мое плечо обожгло болью…

Улыбка Чабана была укоризненной. Белые зубы светили сквозь ночь. Я не мог этого видеть, но я видел все четко, в деталях.

Снова полыхнула вспышка в темноте, и я непонятно как ощутил, что пуля, выпущенная из ТТ с глушителем, летит прямо в объектив видеокамеры, к которому припала Нонна. Взметнувшись телом навстречу Чабану, я принял эту пулю, затем еще две… но одну так и не успел. Я физически ощущал ее полет, но ничего не мог сделать.

А открыв глаза, я увидел сияющий караван хребтов. Клекотали орлы, дымились костры, гуляли отары овец. Сидели за длинными столами люди, пили чачу и вино, закусывали дымящейся бараниной и горячим хлебом, испеченном на тамдыре. Я увидел своих родителей, своего дедушку-чекиста, с которым никогда в жизни не встречался. Я увидел своих однополчан, с которыми попрощался еще пятнадцать лет назад. Я увидел сгоревшего год назад в своей квартире Костю Пирогова. И услышал радостный крик «Амира!» — Марат Усманов махал мне рукой с рогом, наполненным до краев грузинским вином.

Мир был искрящимся и прекрасным…

…искрящимся…

…и прекрасным…

Рассказывает Андрей Обнорский

Сентябрь зашелестел оранжевыми, желтыми, красными крыльями… Сентябрь прошелестел потерями. Всего месяц назад я был легок и беспечен. Легок и беспечен.

Сегодня — тридцатое сентября. Мой день рождения. Раньше я любил этот праздник. Любил принимать поздравления и получать подарки. Любил легкий ажиотаж внутри себя… Сегодня — тридцатое сентября. И пустота внутри. До ощущения вакуума в голове. До звона. До хруста. До скрежета.

А еще месяц назад все было по-другому…

…Я приехал к Худокормову и рассказал ему, что нашел тех уродов, которые напали на него. И часы, подаренные неизвестным мне Б. К., скоро к Яну Геннадьевичу вернутся. Деньги — уже нет, но это, как говорится, селяви.

Худокормова на следующий день выписали, и в помещениях Агентства снова зазвучал его голос: «Мотор!»… Тогда, помнится, меня слегка раздражала вся эта суета. Теперь мне ее не хватает.

Он повернулся и двинулся к дверям кафе. Я пошел следом. Я еще ничего не понимал, но уже догадывался…

Беркутов сидел на диване около гардероба. Он сидел, запрокинув голову, с закрытыми глазами и мокрой салфеткой на нижней части лица. На салфетке расплывалась кровавое пятно. На сорочке Беркутова тоже была кровь.

— Ну, — сказал Петренко, — как все это понимать?

Вопрос был обращен ко мне, но сформулирован неконкретно. Я пожал плечами:

— Не знаю… Что, собственно, произошло?

Андрея уже увезли на «скорой», мы с Петренко сидели за столиком, и мне сквозь стеклянную дверь хорошо был виден холл и диван, на котором еще пять минут назад сидел Беркутов. Гардеробщик стирал со светлой кожи дивана капли крови. Петренко сделал глоток пива и сказал:

— Вы собирались поужинать?

— Да, мы еще утром об этом договорились.

— А потом ваши планы изменились?

— Почему?

— Я не знаю почему. Я вас спрашиваю: почему вы решили изменить место встречи?

— Да что за бред? Вы сами видите: я приехал именно сюда. Опоздал немного, но тем не менее приехал.

— Вижу, что приехали… Если б вы не позвонили Беркутову и не перенесли место встречи в «Коралл», ничего бы с ним не случилось.

— Да что за бред? Какой, к черту, «Коралл»? Какой звонок?

Петренко снова внимательно — очень внимательно! — посмотрел на меня. Кажется, хотел что-то сказать, но ничего не сказал, а поманил пальцем бармена. Бармен — рожа масляная — подскочил. В глазах преданность.