— Да, Юрий Михайлович…

Подруга шевельнулась — «молния» шла с трудом.

— Я тоже такого не слышала… — Надевавшая сапог разогнулась. — Мы бы наверняка его знали…

Из автомата Надежда позвонила Игумнову.

— Такой тут никогда не работал.

— Очень странно, Надя…

— Тем не менее.

Игумнов был озадачен. Ничего не сказал. Так бывало и в их прошлой жизни. Ее сообщение теперь засело в его мозгу и надолго. До объяснения.

Все же Надежда спросила еще:

— Как там с Мусой, с Эдиком? Не появились?

— Карпец пасет их у «Аленького цветочка»… — Игумнов смог переключиться, добавил. — Тут задержали спекулянтов с гвоздиками. Бакланов повез штук сто в прокуратуру. Следовательше. Может подождет с кавказскими свидетелями… А за это время, смотришь…

— А что Качан? Не возвратился?

— Пока нет.

КАЧАН

Качан проверял Волока по месту жительства.

Машину ему не дали. Он добирался на Новую Башиловку на метро, потом троллейбусом.

Троллейбус занудливо шуршал мокрым асфальтом, он был полон. Качан стоял у задней двери, на остановках входившие и выходящие с силой тащили друг друга в разные стороны. Ехать было не долго.

Волоков жил недалеко от остановки в доме рядом с винным магазином. Точнее, у той части обычного продуктового магазина, которая была специально выделена для продажи «винно–водочных изделий».

Как и по всей Москве, в условиях усиления борьбы с пьянством, вдоль улицы тут вытянулась длинная многоголовая очередь. Со спиртным ощущались перебои. Очередь выстроилась с утра. Ей суждено было простоять весь день и рассыпаться за несколько минут до закрытия винного отдела.

Естественным было попробывать собрать сведения о Волокове именно в гуще завсегдатаев. Качан подошел к группе наиболее активных.

Народ волновался. Водки накануне завезли недостаточно. Шла общая дискуссия.

Острый вопрос волновал каждого.

Мнения разделились. Одни подозревали, что в связи со съездом партии продажу водки на время полностью прекратят, другие законно предполагали обратное — чтобы продемонстрировать Западу изобилие продуктов — неоспоримое примущество развитого социализма, народу дадут напиться от пуза.

— Колбасу–то на прилавки выбросили! И Москву от приезжих закрыли! Так что…

Никто не знал планов властей.

— Наоборот! Чтобы пьяных на улицах не было!

— На самогон перейдем!

— Волока не видел? — обратился старший опер к одному из наиболее активных. — Мне он вот так нужен…

Качан держался уверенно и небрежно.

Собеседник — несомненный алкаш — был трезв, свеже выбрит. Выглядел до крайности худым, испитым.

— Волока? Нет, сегодня не видел…

Волокова он явно знал.

— А вчера?

— Вроде да. А че?

Повод для встречи не был оригинален.

— За ним должок… — объяснил Качан. — Может мне к нему на работу подъехать. Не знаешь, где он работает?

Алкаш–собеседник был рад побазарить.

Завел он издалека, со смыслом:

— Работает он в хитром месте… — Алкаш сплюнул. — А где? Вот в чем вопрос! — По непонятной ассоциации алкаш вспомнил: — Слыхал пословицу? «Не говори, что знаешь, а знай, что говоришь!»

Был он нетороплив, не зная, чем заняться.

Качан вел свою линию.

— Может домой к нему зайти…

— А вон, подъезд. Только вряд ли ты его застанешь.

— Да? Ты про него говоришь? Про Юрку?

— Да он! Волок! Я тут всех знаю. Постоянных, конечно…

Он снова сплюнул. Все недолгое время, пока они говорили, он часто и коротко сплевывал себе под ноги.

— Может жена чего знает?

— Я ее что–то давно не вижу. Может в деревне?

— С детьми?

— Куда их денешь! Мальчик и девочка у него …

— Деревня их далеко?

— Где–то по Белорусскому ходу.

Качан взглянул на часы. Теперь следовало чуть прерваться. У него еще было время, хотя и не много.

Сомнительные личности сновали мимо — от арки во двор магазина. Там открыто торговали самогоном.

То в одном, то в другом углу двора выспыхивали острые дискуссии по поводу наболевшего.

Один из самогонщиков подошел к собеседнику Качана:

— Можно тебя?

— Ну!

Алкаша хотели привлечь в качестве специалиста–консультанта.

— Такая проблема. По–моему, дрожжи не гуляют!..

— А ты кефирчика пробовал?! — Собеседник сплюнул важно.

— На горохе тоже хорошо! — Самогонщик отошел.

— Кто говорит про горох…

Качан не позволил его мыслям растечься по бескрайнему древу.

— Считаешь, должок за ним не пропадет…

— Ни в коем разе. А водки он тебе сколько хочешь сделает в любой момент…

— Тут у вас разве не менты очередь устанавливают?

— А что ему менты? Он их всех знает… Ты вечером приходи — увидишь! Как король приедет…

— У него машина?

— «Москвич». Четыреста двадцать седьмой. Небесного цвета.

Одна из темных личностей, вертевшихся вокруг очереди, приблизилась в неподходящий момент:

— Не знаете — е с т ь?

Вопрос было понят, хотя в нем начисто отсутствовало подлежащее. Не упоминалось оно и в предыдущем контексте.

Собеседник Качана объяснил кратко:

— Я сейчас не бухаю, земляк…

— Ну!

— Поэтому не слежу. Не знаю!

Темная личность отошла. Качан стимулировал собеседника сигаретой.

Они еще поговорили. Качан снова взглянул на часы.

Теперь у него было два графика — служебный и свой личный, причем весьма сложный. Верка должна была съездить домой в Барыбино и веруться в Москву — будто бы в поликлинику.

Отчим Верки опять был на службе. На этот раз его проводили на сутки. Договоренность с матерью оставалась в силе: после ее ухода ключи от квартиры должны были вновь оказаться в почтовом ящике.

Если на вокзале ничего не случиться, сразу после установки, Борька должен был подъехать в Текстильщики, и к Веркиному приезду снова ждать Верку на остановке.

Верка занимала все его мысли. Качан не мог вспомнить, чтобы с ним было такое. Он ни о чем больше не мог думать. Сама Верка говорила, что с ней происходит то же самое. Да он и сам видел. Ее начинала бить дрожь сразу, едва они оказывались вдвоем…

Сегодня им предстояло встретиться дважды.

Верка сказала, что уговорит мать под вечер поехать — навестить подругу…

" Тогда, мы сможем повидаться еще раз…»

Качан отогнал мысли о Верке. Продолжил:

— Как он вообще–то?

— Вот такой мужик! — Алкаш поднял грязноватый палец. — Водки нет, но Волок тебе всегда сделает…

Логика была железной.

— Работает, что ли, в магазине?

— Работает, я сказал тебе уже, он в хитром месте…

— Чего же это