– Мне глубоко насрать на старого дедушку… – протянула Тамара за завтраком. – Пусть Джош едет. Он такое любит.

– Надеюсь, когда ты станешь старая, грустная и одинокая, – сказала Тревор – ей было девять, и все соглашались, что она невыносима, – надеюсь, твои дети, племянники и племянницы не захотят тебя видеть.

– Заткнись, маленькая засранка! – огрызнулась старшая сестра. – Заметила, что бедного дедулю никто не обрекает на тебя? Что и понятно. В любом случае старость я намерена встретить в Австралии. Если повезет, еще до сорока меня слопает большая белая акула во время серфинга. А вот Джош пусть едет.

– И поеду, – сказал тот. – Я не прочь.

– Ну, значит, так… – подытожила Блоссом. Иногда ей не терпелось сбагрить дочерей с глаз долой.

В Шеффилд они приехали после четырех, и их ждали, но дверь никто не открыл.

– Какая жалость! – Блоссом извлекла из сумочки мобильный телефон. Вдруг отец спит? Из дома донесся звонок, но ответа не последовало. – Ума не приложу, зачем отдала папе свой ключ. Уже и не помню, почему он его просил.

Но не прошло и пяти минут, как хозяйка ближайшего дома, женщина азиатской наружности – эти соседи жили здесь уже лет восемь, – окликнула ее через забор.

– Он у нас. Сказать ему, чтобы возвращался? Или зайдете на чашку чаю? Думаю, второе будет быстрее.

– Надеюсь, он вам не надоел. – Поставив чемодан у крыльца, Блоссом в сопровождении Джоша вернулась к воротам и пошла по дорожке. Так, мужа зовут Шариф, а ее… а, Назия, точно.

– Вовсе нет, – ответила Назия. – Сегодня их регулярная вылазка в паб. Они очень любят это дело: мой муж и Имран Хан, может, знаете, терапевт из клиники. Вечно зовут меня с собой, но всякий раз, как ни странно, у меня оказываются неотложные дела. Доктор Хан ушел домой, но эти двое прекрасно проводят время.

В прихожей в глаза бросилась фотография пожилого джентльмена в серебряной рамке, а под столиком орехового дерева, на котором она стояла, – безупречно начищенные ботинки, по крошечному размеру которых Блоссом безошибочно угадала отцовские. Намек был понят, тем более что Назия была в чулках и без обуви. Блоссом разулась и велела разуться Джошу. Из соседней комнаты доносился голос ее отца, оживленно восклицавшего:

– Чушь! Чушь!

– Они тут, кажется, говорят о принцессе Диане, – пояснила Назия, открывая дверь. – Часа уже два как. И никак не закончат. Хилари, смотрите, кто пришел!

Отец обернулся к Блоссом и Джошу – нет, не с гневным, но с радостным и возбужденным видом. Шариф, муж Назии, бродил вдоль длинного окна в сад. Он обернулся к ним со слегка удивленным выражением лица.

– Ты раненько, моя хорошая, – сказал отец. В голосе его не слышалось раздражения. – Глядите-ка, и Джош! Шариф, я могу смотреть людям в глаза: наконец-то один из моих потомков оказался таким же умным, как твои дети. Джош получил бакалавра с отличием!

– Звучит впечатляюще, – заметила Назия. – Знать бы только… Так или иначе – молодец.

– В Оксфорде это зовется «классическими дисциплинами». – Джош припомнил, что иной раз приходится упрощать еще больше. – Греческий и латынь. Античная история и философия.

– Мальчики Шарифа окончили учебу год назад, – сообщил Хилари, обнимая дочь и внука. – Отказались от Кембриджа, поступили в Манчестер на математический. Хотели учиться с кем-то за компанию. Дела! А Аиша, дочка, теперь занята…

– Хилари, – прервал его Шариф, – хватит уже хвастаться нашими детьми, если тебе хочется похвастаться своими. Тебе ведь не терпится расспросить самого Джоша о его планах. Чашку чаю?

– О чем вы говорили, когда мы вошли? – поинтересовался Джош. – Дедушка, голос у тебя был такой… – Он принялся подыскивать слово и нашел его: – Необычный.

Ему доводилось слышать, как звучит голос деда, когда тот спорит с людьми или пытается вызвать их на спор. Но прежде он тут же срывался на повышенный тон и возбужденно щебетал, ожидая возражений. Все прочие члены семьи предпочитали обронить: «Да-да, думаю, ты прав…» – и вернуться к своим делам. Как-то, спустившись к завтраку, Джош обнаружил деда в таком боевом настроении, что вынужден был переключить радиостанцию на ту, где транслировали классическую музыку, чтобы он слушал, а не осыпал предполагаемых оппонентов аргументами и доводами. Хилари вечно кружил перед воображаемым противником, а в ответ получал лишь «да-да, думаю, ты прав». И опускал кулаки.

А вот теперь его дочь и внук совершенно явственно слышали, как он, явно оспаривая какой-то аргумент, энергично восклицает:

– Чушь! Чушь!

– Они говорили о принцессе Диане, – повторила Назия. – Я решила, что с меня довольно, и ушла из комнаты. Не понимаю, почему чужие эмоции обязательно надо рассматривать как искренние или нет. Философы назвали бы это типологической ошибкой.

– Именно это я и утверждал! – восклицал Шариф. – Моя жена не понимает моего основного аргумента. – В это время та ушла на кухню готовить чай. – Я имел в виду, что массмедиа указывают нам, что мы должны испытывать по отношению к принцессе Диане. Нет, мы все наблюдали, как люди выражали свои чувства, но они делали это неосознанно!

– Это маловероятно, – возразил Хилари. – В прошлом году я видел скорбящих по телевизору. Кажется, они ужасно радовались, что их снимают, и сами знали, что лишь изображают скорбь. Всем нам понятно, откуда они этого поднабрались.

– А вы как думаете? – обратился Шариф к Блоссом. – Мы с вашим отцом говорим об этом весь день.

– Я очень расстроилась, – сказала та. – Молодая совсем, двое детей. Им-то каково?

– Да, но правда ли расстроились все эти люди? – произнес Хилари.

– Конечно, правда! – с жаром заявил Шариф. – Иначе…. – И он умолк.

– Я определенно расстроилась, – сказала Блоссом.

– Тетя Блоссом сказала, что плакала, – сообщил Джош. – Она и правда плакала. Все утро просидела с Тревор в маленькой столовой и смотрела похороны по маленькому телевизору. Весь день они проревели. А мы с Томасом тогда ушли. На прогулку верхом. И не встретили ни души.

– Вот видишь! – Шариф сиял. – В этой стране вообще что-то странное с выражением эмоций. Я на работе видел такое массово, но так и не понял.

– Вот именно! – торжествующе сказал Хилари. – Все эти скорбящие у дворца и вдоль Пэлл-Мэлл – там же сплошь африканцы, южноамериканцы да испанцы. Англичан, почитай, и не было. Интересно все поменялось в стране, правда? Видели похороны в Западной Африке? Все неделями изводят себя: рыдают, рвут волосы. Только вот не то чтобы по своей инициативе – скорее, исполняют предопределенные роли. А потом одним прекрасным утром забывают о покойнике. И ты прекрасно понимаешь, о чем я.

– Не понимаю! – отрезал Шариф. – Ну, кроме того, что ты ничего не смыслишь в культуре, о которой говоришь.

– О, поверь, я повидал похорон в Западной Африке, когда работал в Национальной службе здравоохранения.