В небольшой подсобке, переделанной под кабинет за много лет до того, как Юля пришла работать в местный Дом культуры, с трудом могло развернуться два человека. Несменными стражами шести квадратных метров пространства стояли два забитых под завязку стеллажа. Кокошники, туфли, ленты, венки, веера, вуали, грим, полотна в рулонах, неподписанные коробки, аптечка... Между стеллажами втиснулся стол, на котором громоздились журналы, планы и рабочие тетради, исписанные набросками постановок, идеями номеров и схемами перестроений. Над столом висела лампа. У стола стояли старенький обшарпанный венский стул и потрепанный жизнью пуфик. Стены были увешаны афишами и грамотами. Последние были представлены как в виде оригиналов, так и в виде копий.

Юля проверила воду в чайнике, щелкнула переключатель, мимоходом бросила взгляд на притаившуюся среди завалов на стеллаже микроволновую печь, в тысячный раз подумала о том, что ее нужно помыть, потом по привычке прошлась взглядом по грамотам. Она смотрела на них каждый раз, когда чувствовала, что готова сдаться и отступить. Это были победы. Ее и ее детей. Победы, которые заставляли ее идти дальше через не хочу. Смогла один раз — сможешь во второй. Нельзя дать надежду и подвести. Ее дети в нее верили.

— Нет, ну ты представляешь, — Марина, второй хореограф их коллектива и по совместительству ее подруга, вошла в подсобку, выдохнула и упала на пуфик. — Я сейчас говорила с мамой Тани Волковой. Они очень нами недовольны.

— Недовольны? — Юля крутанулась на стуле.

— Ага. Они надеялись, что мы поставим Таню в первый ряд в новогоднем танце, потому что она крайне артистичная девочка, и ей нужно дать проявить себя.

— А они не хотят водить ее не неделя через неделю, а как положено? — возмутилась Юля. На ее взгляд, потенциал у Тани и правда был. Но ее родители никак не хотели понять, что одного потенциала мало, и как только им казалось, что дочь недомогает или устала, ее незамедлительно освобождали от лишней нагрузки.

— Увы, — вздохнула Марина. — Нет, они просто высказывают свои пожелания и намекают, что их видение ситуации более объективно.

— Понятно. Удачи им.

— Ага. И нам.

Юля вздохнула и вернулась к журналу, который заполняла.

Таня… А ведь и правда артистичная… Но в первый ряд никак нельзя, в движениях путается. Как же лучше?.. Чтобы и ребенку дать шанс — пусть загорится, пусть просится на репетиции сама — но при этом и танец не порушить. Надо просто хорошо подумать.

Все дело было в том, что Юля действительно очень любила всех своих подопечных. А они в ответ любили ее. С детьми в этом плане было гораздо проще, чем со взрослыми. Детская любовь ни на что не похожа. Она абсолютна и всепоглощающа. Ее очень тяжело заслужить, но если уж заслужишь… Потерять, конечно, можно, но для этого нужно уж очень сильно постараться. В принципе, Юля уже давно поняла, что эта работа была предназначена ей свыше. Дети, которых она уже успела выпустить, до сих пор порой приходили к ней в гости. Это восхищало ее и еще сильнее привязывало к этому месту. Временами Юля представляла себя седенькой старушкой, сидящей в жюри какого-нибудь конкурса в качестве приглашенного почетного судьи. Потому что ее ученики будут о ней помнить. И собираться на ее дни рождения у нее дома, чтобы выпить чаю с тортом и вспомнить о былом. Ну разве не прелесть?

— Ты уже думала про Восьмое марта? — неожиданно спросила Марина.

— Ну, возьмем что-нибудь из репертуара, — пожала плечами Юля. — Что у нас там из душещипательного?

— А давай перепляс поставим, — на одном дыхании выпалила подруга, соскочила с пуфа, отодвинула журнал и уселась перед ней на стол. Глаза ее горели. — И позовем хор. Представляешь, как классно будет! И красиво! Весело, празднично… Ю-юль…

«Все ясно», — поняла Юля. К Марине пришла Идея. Именно так, с большой буквы, и теперь ее уже было не остановить. Но за это Юля ее и любила. Марина тоже горела их общим делом, и именно заставляло ее в декабре, среди царящего предновогоднего бедлама думать о марте. Она же и правда сейчас побежит к хору договариваться.

— Давай этот месяц переживем, — попросила она, сгоняя подругу со стола и возвращая журнал на его прежнее место. — И будет тебе перепляс.

— Не надо про этот месяц, — сдулась Марина, но покорно сползла обратно на пуфик, достала из верхнего ящика кружку, придирчиво оглядела ее и пошла наливать себе чай. — Я тут пыталась составить список подарков для всех родственников.

— И?

— Ну вот как раз вместо списка у меня и нарисовался план перепляса. Хочешь покажу?

Юля глянула на журнал. Если они сейчас углубятся в перепляс — а пока они не углубятся, Марина ее живой не отпустит, — она точно ничего не заполнит.

— Через двадцать минут, — пообещала она. — Слушай, плесни мне тоже чаю.

И все-таки до марта точно было далеко, а вот о подарках действительно уже стоило задуматься. Что в этом году подарить Демьяну? Наверное, нужно для начала уточнить, как он вообще планирует встретить этот Новый год. С ней или с семьей. Под ложечкой засосало. Уточнять было страшно.

Юля уже тысячу раз пожалела о том, что напросилась с ним к Евдокии. После их похода что-то изменилось, и теперь все время казалось, что им с Демьяном кто-то помешает, если уже не пытается помешать. Этому не было никаких подтверждений, никаких реальных свидетельств, но страх почти сродный уверенности поселился в ней: мерзкий и требующий к себе внимания. И как с ним бороться Юля не представляла. Она никогда не боялась потерять кого-то из тех, с кем до этого встречалась. Наоборот, изначально настраивалась на это. Уйдет и уйдет, скатертью дорога, ей же проще будет.

Но сейчас речь шла о Демьяне. И ведь она уже начала верить, что в этот раз все иначе.

Все так хорошо начиналось. Юля принялась было считать дни, проведенные вместе, а потом перестала: хотелось просто быть рядом и наслаждаться, ни о чем не думая. За прошедшие недели она ни разу не испытала раздражения от его присутствия. Возможно, конечно, просто прошло еще слишком мало времени. А может, все дело было в том, что за много лет они уже успели сгладить все острые углы и разногласия и научились подстраиваться друг под друга, и даже их