УБЕЙ МОЮ ПАМЯТЬ

Замок возвышался над широкой равниной, воссев на холме, словно уродливая жаба на камне. «„Уродливый“ — хорошее слово, — подумал всадник. — Уродливый, мерзкий и скверный». Казалось, сами пропорции его сдвинуты: слишком низкие стены, слишком широкие башни, абсурдно далеко выдвинутый барбакан. Совершенно как если бы его составляли из частей, украденных из других крепостей. Все вместе оно стало цвета порыжевшего кирпича, покрытого лишаями потеков и нездоровых пятен. Мерзость. Идея выстроить нечто такое посреди болотистой, почти всегда затянутой туманом долины казалась лишенной смысла, совершенно глупой. Но стоило погрузиться в книги, и становилось ясно, что в одну из войн внешняя стена рухнула и ее отстроили на добрых десять ярдов дальше, там, где холм опирался на каменное основание, а потому барбакан, каким-то чудом уцелевший от тех времен, торчал теперь за линией стен, словно перст, указывающий на южную дорогу. Требовалось знать историю, чтобы понимать и тот факт, что несколько сотен лет назад долина была живым, цветущим местом, приносящим молодой империи доход порядка десяти тысяч имперских оргов ежегодно, замок же стоял на страже торговых путей, дающих пятикратно бо́льшие доходы. Мужчина об этом знал, и знание это в целом не поднимало его духа. Означало оно, что мир изменился к худшему.

И ухудшался все быстрее.

Он дернул поводья, отрывая коня от чахлых травинок, растущих над плотиной. Скакун повернул голову и глянул с явным возмущением.

— Если снова нажрешься чего попало, потом всю ночь будет у тебя болеть брюхо. Через четверть часа уже окажемся в замке.

Конь фыркнул, а мужчина ухмыльнулся себе под нос, плотнее заворачиваясь в плащ. Во время длинных одиноких путешествий по самым дальним концам империи и за ее пределы он приобрел привычку болтать со скакуном, но в последнее время с некоторой иронией стал замечать, что, похоже, начинает ожидать от коня чего-то вроде диалога, воспринимает его ржание, фырканье и попукиванье как вклад в беседу. А это означало, что ему стоило подольше отдохнуть — или сменить скакуна. «На менее разговорчивого», — осклабился он мысленно.

Плотину, что вела к замку, строили несколько последних десятилетий, насыпая очередные слои земли, глины и дробленого камня по мере того, как поднимался уровень грунтовых вод. Почти повсюду, кроме колей, оставленных повозками, обросла она рахитичной травкой неприятного буро-зеленого цвета. Конские копыта чвакали влажно и вязко: еще один знак, что через пару-тройку лет придется дорогу поднимать снова. Разве что Крысы соберутся наконец-то оставить замок и перевести своих гостей в другое место.

Или решить их проблему окончательно.

Нынче туманы, укутывавшие долину, разогнал порывистый, холодный западный ветер. Близилась зима. Всадник, честно сказать, предпочел бы ехать, вдыхая влажные испарения и ничего не видя вокруг, чем глядеть на скрюченные деревья, мелкие болотца и большие промоины, полные мутной воды, на ошметки лугов, поросших пожелтевшими травами. Попытки осушить топи оставили лет сто назад, когда последние жители покинули окрестности. Чтобы выиграть эту войну, нужно было направить реку в старое русло, а это обошлось бы раз в сто дороже годового дохода от здешней торговли и управ. Проще было проложить новый торговый путь, чем пытаться превозмочь природу. Одинокий, уродливый замок, стоящий на холме посреди туманной долины, остался последним свидетельством того, что некогда здесь обитали люди.

Дамба заканчивалась полукруглым расширением, на котором телеги, доставляющие в замок припасы, могли развернуться. До укреплений было еще ярдов двести. Дальше вел деревянный мост, построенный из вбитых в дно столбов и кое-как уложенных досок. Повозки останавливались здесь, а грузы переносились вручную. К каждому из столбов, что поддерживали конструкцию из досок, привязаны были глиняные горшки. Путник знал, что наполняло их масло. Хватило бы нескольких минут и пары метких горящих стрел, чтоб отрезать замок от мира. Он тихо вздохнул. «Во мне говорит меекханская предусмотрительность», — подумал. Через эту долину не смогла бы пройти никакая армия без многодневных приготовлений: штурм замка, выстроенного посреди трясины, был бы самоубийством, но мы все равно ведем себя так, словно в любой момент может вспыхнуть война. Что ж, жаждешь мира — держи наточенный меч дома, как гласит древняя пословица.

Он выехал на мостик. Копыта стучали по доскам, вся конструкция раскачивалась и скрипела. Так тоже было задумано — даже темнейшей ночью никто не подкрался бы к воротам незамеченным. Он похлопал коня по шее:

— Спокойно, мы уже не раз здесь проходили, помнишь? Наверняка не упадет.

Скакун запрядал ушами и пустил ветры.

* * *

Должно быть, его заметили еще на дамбе, потому что опустили подъемный мост, а перед отворенными воротами стояла пара стражников. Приветствовали его по-военному, салютуя кулаком к левой части груди.

— Приветствуем в замке Лотис, господин Эккенхард.

Он узнал того, кто был постарше:

— Приветствую, Берис. Славная погодка, верно?

Стражник криво усмехнулся и задрожал. Даже теплый военный плащ не оберегал его от ветра.

— Как и всегда в эту пору года. Лучше и не придумаешь.

— Ясное дело. Комендант Гентрелл ждет?

— Конечно. Сказал, впрочем, что вы можете не спешить. Комната уже приготовлена, свежая одежда тоже. Велел передать, что вы встретитесь на ужине.

— Хорошо. — Он слез с коня, проклиная ноющие бедра. — Займитесь лошадью, у нас за спиной долгий путь.

Солдат кивнул и принял поводья.

— Пойдем, старичок, теплая конюшня ждет, — проворчал он.

Эккенхард широко усмехнулся: похоже, все в порядке — не он один воспринимает коня как партнера для бесед.

Усмешка его сделалась еще шире, когда он увидел свою комнату. В камине гудел огонь, на столе стояло несколько посудин, прикрытых льняными салфетками, на широком ложе лежала новая одежда. В углу, над миской с водою, поднимался парок. Со вздохом облегчения он стянул тяжелый от влаги плащ и повесил его на крюк, вбитый в стенку камина. Материя сразу начала парить. Потом он отстегнул пояс с мечом, расшнуровал и стянул легкий кожаный панцирь. Крашенная в коричневый кожа, хотя и пропитанная маслом, тоже казалась влажной. Это дурной знак, высохнув, панцирь, скорее всего, сожмется и станет пригоден для кого-то, кто куда меньше его. Придется обменять его в замковом арсенале.

Эккенхард вздохнул. Еще несколько дней в здешних краях — и его самого можно будет обменивать на кого-то более нового и молодого. Пикованый кафтан и влажная рубаха отправились вослед плащу. После минутного размышления он разделся донага и, макая в горячую воду полотенце, смыл с себя многодневную грязь. В замке не имелось настоящей бани, но и такой заменитель купели казался маленьким чудом. Эккенхарду это было куда нужнее теплой еды.