– Что… что ты имеешь в виду?

Томми написал что-то на обрывке липкой ленты, приклеил к пакетику и бросил его в большую картонную коробку.

– Даже у старой собаки хватает ума спрятаться в конуру, когда идет такая гроза. Неужели вчера вечером тебе даже не пришло в голову укрыться от бури? Или ты ее вообще не заметила?

Я сглотнула.

– Мне… мне просто хотелось поскорее попасть домой. Об остальном я просто не думала, – проговорила я и сама поморщилась – настолько глупо это прозвучало.

По-прежнему не глядя на меня, Томми сказал:

– Одно торнадо прошло совсем рядом с Мурхедом, другое зацепило Язу-Сити. Пожарные сирены выли всю ночь – как можно было их не заметить? Верно говорят: глупость не лечится.

Теперь он был больше похож на моего брата, и я вздохнула с невольным облегчением.

– Я тоже рада тебя видеть, Том.

Он снова написал что-то на липкой ленте, приклеил ярлычок к очередному пакетику и опустил в ту же коробку.

– Кто такая Кло?

Его вопрос застал меня врасплох.

– Откуда ты знаешь про Кло?

– Это имя написано на обороте фотокарточки, которую ты поставила на свой ночной столик. Кстати, сонограмму я тоже видел…

В старом сарае было тепло, но сейчас меня как будто обдало морозом, и я подумала, что с моей болью и с моими ошибками не справиться даже самым сильным лекарствам.

– Кто тебе позволил рыться в моих вещах? – произнесла я каким-то не своим голосом.

По-прежнему склонившись над столом, Томми покачал головой.

– Я не рылся. Вчера я пришел к тебе в комнату, чтобы поговорить, но ты уже спала. Фотографии… они просто лежали на столике, вот я и решил на них взглянуть. Мы не видели тебя больше девяти лет, поэтому мне показалось – мне надо знать, чего от тебя ждать и что ты можешь выкинуть в следующий момент.

– Все равно у тебя не было никакого права…

Томми пожал плечами:

– Мы одна семья, Вив. Возможно, ты об этом забыла, но я не забыл.

Я вспомнила, как Трипп сказал мне, что я бросила всех, Томми в том числе, и немного смягчилась. Еще в детстве мой брат был намного спокойнее и уравновешеннее меня и даже в самых острых ситуациях редко терял над собой контроль. Когда-то мне казалось, что это скорее хорошо, чем плохо – особенное если учитывать мой собственный вспыльчивый характер, но так было не всегда. Многое, если не все, переменилось в тот день, когда мой брат первым сбежал с крыльца, чтобы обнять совершенно незнакомую женщину, в которой я с трудом и не сразу признала собственную мать.

Чувствуя, что для дальнейшего разговора мне понадобятся все силы, я опустилась на жесткую деревянную скамью, которая, кажется, стояла еще в мастерской дяди Эммета.

– Кло была моей приемной дочерью, – сказала я негромко. Лекарства продолжали действовать, и поэтому я не поморщившись произнесла имя девочки, одно воспоминание о которой причиняло мне боль. Глядя на широкую спину брата, обтянутую застиранной футболкой с рекламой пива поперек лопаток, я рассеянно подумала, что ему давно пора подровнять отросшие волосы на затылке.

Его руки на мгновение замерли, но Томми все не оборачивался.

– Была?.. – уточнил он.

– Ее отец и я… мы развелись, – сказала я. – И мне не удалось добиться, чтобы Кло оставили со мной. Это было… практически невозможно. – Я постаралась отогнать от себя воспоминание о том, каким грустным и одновременно сердитым было лицо девочки в тот день, когда я уезжала. Мне самой расставание далось гораздо легче, потому что все мои чувства притупились, а мозг заволакивал плотный химический туман. В глубине души я надеялась, что дома, в Миссисипи, мне больше не нужно будет смотреть на это лицо и читать во взгляде глубокую обиду, но ошиблась: печальная мордашка Кло то и дело возникала перед моим мысленным взором, и тогда моя рука сама тянулась к таблеткам.

– Марк и я были женаты семь лет, – продолжала я свой грустный рассказ. – Мы поженились, когда Кло едва-едва исполнилось пять. Ее настоящая мать уехала в Австралию со своим новым мужем, родила нового ребенка, а о Кло забыла. Ближе меня у девочки никого не было, но… – Я снова сглотнула. – Когда мы развелись, Марк добился, чтобы мне запретили даже видеться с падчерицей. Я… я была вынуждена оставить ее с отцом.

Томми продолжал стоять, опустив голову. Со стороны могло показаться, будто он продолжает рассматривать груду деталей на столе, но руки его оставались неподвижны: он не перебирал и не раскладывал по пакетикам пружинки и шестеренки – он слушал.

– А… сонограмма?

Когда я наконец ответила, собственный голос показался мне чужим. Должно быть, потому, что меня никогда об этом не спрашивали, и мне еще не приходилось рассказывать о том, что было больнее всего.

– Я была беременна, но у меня случился выкидыш. На двадцать восьмой неделе. Это была девочка… должна была быть девочка, но… Собственно говоря, отчасти из-за этого наш брак и распался. Я очень хотела своего ребенка, а Марк не хотел, и… Впрочем, то, что случилось, наверное, к лучшему.

Томми довольно долго молчал – только еще больше ссутулился, и я догадалась: он понимает, что́ означало для меня хотеть ребенка – а потом потерять еще до того, как он появился на свет. А еще он понимал, чего мне стоило оставить Кло, пусть она и не была мне родной. В конце концов, это я всегда говорила, что я буду другой и никогда не стану поступать так, как поступала моя собственная мать.

– Мне очень жаль, Вив, – проговорил Томми. Он наконец повернулся и окинул меня взглядом светло-синих глаза, доставшихся ему от отца, которого Томми никогда не видел. – И все-таки ты могла бы позвонить. Хоть разочек!

Я выпрямилась и расправила плечи, стараясь поскорее избавиться от острого обломка льда, который вонзился в мое многострадальное сердце.

– Ты тоже мог бы меня разыскать, если б захотел по-настоящему.

Он не опустил взгляд, как я рассчитывала, а еще мгновение спустя мы оба поняли, что каждый из нас сказал чистую правду… правду, которая была абсолютно бесполезной. Как говаривала Бутси, если бы упрямство было добродетелью, мы с Томми мигом оказались бы в раю.

– Скажи лучше, что с Кэрол-Линн? – Я так и не смогла заставить себя назвать нашу мать «мамой». – Она поправится?

Томми выпрямился и запустил обе руки себе в волосы.

– Господи, Вив, ты что, с луны свалилась? Болезнь Альцгеймера не лечится. Мама живет в своем маленьком мирке, который с каждым днем будет становиться все меньше и меньше. Боюсь, что очень скоро мы и вовсе перестанем ее узнавать… Бо́льшую часть времени маме кажется, что на дворе по-прежнему шестидесятые, поэтому она и одевается в свои старые платья. Или даже находит что-то среди вещей Бутси. А говорит она… в общем, никогда нельзя знать заранее, что́ она скажет в следующую минуту. Я не знаю, болезнь это виновата или просто возраст такой, но тормоза у нее абсолютно не работают.