Отец заявил, что эти птицы – послушные перепела, а мама возразила, что на самом деле это шумные индейки. Он объяснил, что выменял их на ржавый арбалет, который притащил домой пару месяцев назад; поскольку формально птицы вроде как были меньшим из зол, постольку она покачала головой и вернулась к уборке. Моя мама не спорила без надобности и, наверное, решила, что перепела (которые на самом деле были индейками) будут представлять для всех нас куда меньшую опасность.

Эти птицы горячо полюбили моего отца. Они ходили за ним по пятам – подозреваю, ими руководил своего рода стокгольмский синдром, который определенно усиливался от того, что они видели, как отец каждый день заносит в дом мертвых животных. Казалось, мой отец был единственным человеком, которого они могли терпеть. Шли месяцы, индейки росли, становились все более громкими и несносными. Они усаживались на невысокие ветки деревьев и горланили на маму каждый раз, когда она выходила из дома. Отец настаивал, что перепелки просто ведут себя немного эксцентрично и что принимать радостные песни этих птиц за злобное кулдыканье – ошибка с нашей стороны. Он предположил, что то, как мы реагируем на перепелок, указывает лишь на то, что у нас у самих совесть нечиста, а мама предположила, что ему не помешало бы несколько раз проткнуть ногу вилкой, но говорила она это скорее глазами, а не ртом, – впрочем, мой отец редко обращал внимание как на ее слова, так и на ее взгляд.

Птицы становились все более крупными и злыми, и я благодарила Бога за то, что у нас есть соседи, которые являются свидетелями того, как индейки себя ведут. Меня уже одолевали комплексы и застенчивость, и неприятные злобные нападения индеек мало способствовали повышению моей и без того заниженной самооценки. Мы с сестрой пытались не обращать внимания на происходящее, что было довольно сложно, поскольку мой отец настоял на том, чтобы мы дали индейкам клички и обращались с ними как с домашними животными. Домашними животными, которые злобно нападали на нас и щипали за тоненькие щиколотки, пока мы кругами бегали от них по двору, с криками умоляя кого-нибудь открыть дверь в дом и пустить нас.

Лиза попыталась объяснить отцу, что птицы (под предводительством непредсказуемой индейки, которую по какой-то причине назвали Дженкинсом) хотели нас сожрать, но отец заверил нас, что «у перепелок даже зубов нет, так что если бы им и удалось вас убить, то съесть они точно вас не смогли бы». Полагаю, он думал, будто это нас успокоит.

– А у индеек есть зубы? – сообразила спросить моя ловкая сестренка.

Папа попытался было прочитать ей нотацию по поводу уважения к старшим, но ему пришлось отвлечься, чтобы поймать Дженкинса, который разместился на капоте автомобиля почтальона и ожесточенно атаковал дворники, одновременно осуждающе кулдыкая на самого недоумевающего почтальона.

Мы жили в сельской местности, так что наш почтальон привык к тому, что ему досаждают бродячие собаки, но он оказался совершенно не готов к нападению озлобленной индейки и возмущенно закричал:

– Посадите этих долбаных индеек под замок, если вы не можете их контролировать!

Моему отцу пришлось немного поднапрячься, чтобы поднять с капота здоровенную птицу: после этого он засунул ее под мышку и сказал (с поразительным для человека с индейкой под мышкой достоинством):

Я была поражена изящными манерами и самообладанием моего отца в этот момент, особенно в свете того факта, что Дженкинс яростно фыркал на почтальона и потрясал резинкой от дворников, которую зажал в клюве, словно кнут. Я не удивилась, когда на следующий день обнаружила в нашем почтовом ящике записку, в которой сообщалось, что отныне нам не разрешается вместо марок лепить скотчем к письмам четвертаки, а посылки теперь будут оставляться у почтового ящика, а не доставляться до двери. Маму это расстроило – ей не очень хотелось ездить в город за марками, а оставлять посылки у почтового ящика для почтальона, скорее всего, означало, что он будет попросту выбрасывать их на ходу из машины в сторону нашего дома. Индейки быстро приспособились к этим нововведениям и начали собирать почту во дворе, и это было бы полезно, приноси они ее, как это делают собаки, в дом, но вместо этого они гордо расхаживали с письмами в клюве, словно это были какие-то важные индюшачьи документы, которые моя мама совершенно незаконно пыталась у них отобрать. Она постаралась убедить нас в том, что забирать почту у индеек будет веселой каждодневной игрой, но мы с ней не согласились, заметив, что нормальная игра в «попробуй отними» не заканчивается окровавленными лодыжками и угрозой заражения птичьим гриппом.

Для нашего физического здоровья и социального статуса было куда безопасней попросту держаться от этих индеек подальше, так что мы с сестрой принялись разрабатывать оборонительную стратегию, чтобы защититься от птичьих атак. Только что вышел фильм «Танец-вспышка», и я попыталась убедить маму купить мне гетры (как для того, чтобы подружиться с крутыми одноклассниками, так и для того, чтобы защитить ноги от индеек), но она мне отказала, заявив, что носить гетры летом в Техасе – совершенно пустая трата денег. Так что мне пришлось просто с завистью смотреть на гетры остальных детей, у которых, как я подозревала, и индеек-то не было. Мы с Лизой попробовали смастерить себе доспехи для лодыжек из пустых консервных банок, открытых с обеих сторон, но на мои ступни они не налезали, а ее ноги были настолько худенькими, что во время ходьбы банки звенели друг о друга, что только привлекало к нам внимание злобного стада. Так что она была как маленький собирающий всех на обед колокол с косичками. Я собиралась было ей сказать, что от ее доспехов мало толку, однако это было все равно как если бы одна зебра взялась предупреждать другую о том, что та испачкалась соусом для стейков, прямо посреди переполненной львами парковки. Инстинкт самосохранения – товарищ эгоистичный, и гордиться собой мне было нечего, но я утешалась мыслью о том, что если Лиза и падет жертвой озлобленных птиц, то я выжду целую неделю – в дань уважения, – прежде чем заберу себе ее игрушки.

Лиза где-то слыхала, что индейки настолько тупы, что, когда идет дождь, задирают головы, чтобы увидеть, что это на них там падает, и в итоге захлебываются попавшей им в нос водой, – поэтому мы начали молиться о дожде, но в ответ получили затяжную засуху.

Мы частенько поговаривали о том, чтобы полить их из шланга и таким образом истребить самых тупых, но так на это и не сподобились, потому что это казалось уж слишком жестоким (даже в рамках самообороны), ну и еще потому, что отцу наверняка показалось бы подозрительным, если бы все его индейки умерли от какого-то необыкновенного ливня, который имел место исключительно поблизости от садового шланга.

Время от времени индейки грозно следовали за нами по дороге в школу, которая располагалась за полкилометра от дома, и при этом прятались у нас за спиной, словно какие-то немыслимые гангстеры или крошечные насильники в перьях. Мне было всего девять, но мнение окружающих уже значило для меня очень много, и я понимала, что индейки с отклонениями в качестве домашних животных вряд ли будут восприняты как что-то «крутое», так что всегда как можно скорее пряталась в здание школы, делала вид, будто совершенно не понимаю, в чем дело, и демонстративно спрашивала одноклассников, какого черта у нас в школьном дворе всегда разгуливают эти перепелки. Тогда другие ученики обычно возражали, что это индейки, на что я безразлично пожимала плечами со словами: