– Я не согласен, Томми, – сказал Вестгейт. Сэмми перевела на него рассеянный взгляд. – Русская идея в своей основе не претерпела никакой ревизии. Ты пойми, это ведь идея не о чем-нибудь, а об особенностях русской души. Так что, какие бы социально-экономические изменения ни происходили, идея остается прежней. И работает, Томми, работает! Я тебе сейчас это докажу. На примере выборки из социума…

– Н-да? Это уже интереснее! И на какой же?

– Да на какой угодно! Например, можно на женщинах! – Слово «женщины» Вестгейт выделил интонацией, более мягкой, ласкающей, и реакция Сэмми не замедлила явиться: взгляд ее стал осмыслен, лицо слегка напряглось. Она улыбнулась. «Знает свою поло-ролевую принадлежность», – слегка позлорадствовал Вестгейт.

– А вы как думаете, Саманта?

Сэмми возвела глаза вверх и вправо. Вестгейт среагировал на это движение мгновенно:

– Вы уже смогли нарисовать русскую женщину в своем воображении?

– Да. – Лицо ее изобразило легкое недоумение. – Я представила себе русскую женщину, ясно и отчетливо. Такую круглолицую, несколько полноватую, очень такую домашнюю, пахнущую кухней… И американку, подтянутую, спортивную, немного жесткую и очень уверенную.

– Ну это поверхностный взгляд, – ласково улыбнулся Вестгейт. – Давайте, друзья мои, заглянем внутрь и посмотрим, что нам скажет внутренний голос. Что он говорит, Том?

– Он молчит, – сказал Томми и потянулся к бокалу. – И нечего смеяться. Как сказал ваш русский классик: «Чего хочет женщина – того хочет бог». И правильно. Пусть хочет, чего хочет, и нечего ей мешать. Женщина, Алекс, – это загадка. Во всяком случае, для меня. Я свою-то жену собственную не могу сказать, что знаю. Вот увлекается Сэмми розами. Сама их разводит, сажает, подстригает и черт знает еще что с ними делает, времени на это уходит уйма. Но ничего, мне нравится – красиво…

– Ну вот и пожалуйста, – сказал Вестгейт. – Ты хорошо знаешь, как заботится Саманта о том, что ей нравится, что ее радует. А скажите мне, дорогая Саманта, что было бы, если б вы увидели, как кто-то страшный, огромный, свирепый бросается и начинает топтать, срывать и всеми доступнымим способами уничтожать ваши розы?

– О! – Глаза Сэмми изумленно расширились. – Ну… Я бы была в шоке. Но я думаю, что я смогу убежать и спрятаться. Чтобы не видеть этого безобразия и остаться незамеченной.

– Вот оно, разительное отличие! Русская женщина отстаивала бы в подобной ситуации свое достояние, свое сокровище, отраду своих очей, чего бы ей это ни стоило. Она бы кричала, производила бы столько шума и внешне настолько напоминала бы фурию в своем гневе, что повергла бы нападающего в бегство. Как сказал другой наш классик: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Так же и в любви, для нее нет предела, если женщине понравился мужчина… – С этого момента Вестгейт заговорил медленнее, плавнее, в его речи стали возникать почти незаметные паузы, а интонация зафиксировалась, оставаясь все время неизменной. Вестгейт работал. Колдовство уже творилось вовсю.

– …то когда она сидит напротив него… и видит… его… прямо… перед собой… то слыша его голос… взгляд ее туманится… и она расцветает, как роза… когда ею любуются… Как роза тянется к солнцу… так и она всеми силами стремится преодолеть расстояние… чтобы прекрасное открылось ей в своей первозданной наготе… и мир взорвался яркими красками… в соприкосновении и слиянии с неизведанным, что долго и неосознанно желалось… и непременно завтра же, – тут Вестгейт под столом легонько коснулся бедром платья Сэмми. Зрачки женщины были по-прежнему расширены, а дыхание слегка замедлено. Вестгейт удовлетворенно отметил, что все идет как надо, и продолжил речь все так же плавно: – …как роза, свежая и прекрасная, и только вместе… и вы забываете все.

Резкий, как бы режущий жест руки Вестгейта сопроводил последние слова. Он перешел на другой темп речи, и голос его стал обычным, чуть более резким по тембру и разнообразным по интонациям.

– И так же, как и женщины, любой тип человека в России доведен до логического совершенства, – сказал он. – И любая поведенческая реакция. Если ругаться, то с упоением, если любить, то тоже с упоением. Пресловутая русская душа никогда не дает русским делать что-либо наполовину из того, что хочется, а если чего не хочется, то пиши пропало. На Западе же все продумают, взвесят и уже потом делают, а русский человек поступает обычно в порыве чувств. Делает или вовсе не делает, главное, что думает он уже потом, и себя оправдывает почти всегда.

– Черт возьми! – сказал Томми, глядя в опустевший бокал. – Что-то я… Друзья мои, а час-то поздний! Не пора ли нам? Да? Нет, Алекс, сегодня плачу я. Банкет за счет принимающей стороны… Эй, гарсон!

Вестгейт твердо рассчитывал на то, что Томми задержится в ресторане, и тут же вызвался проводить Сэмми до машины.

На ступенях ресторана Вестгейт отдал служащему номерок от автомобиля. Встал рядом с Сэмми. Точно так же, как и тогда, под столом, коснулся бедром ее бедра и, увидев характерную реакцию замедлившегося дыхания и расширившихся зрачков, твердо, в прежнем наработанном темпе, сказал:

– Когда завтра в восемь вечера вы пойдете гулять… будете просто идти, делая шаг за шагом… предчувствуя радость… выйдете к бару «Джойс», войдете, закажете себе выпить и пробудете там до десяти. – Он снова резанул воздух ладонью, пронаблюдал ожидаемую реакцию и продолжил: – Жаль, что сегодняшний вечер закончен, вы такая увлекающаяся и страстная женщина, Саманта, так вдохновенно рассказывали о розах, что увлекли даже и меня.

Сэмми удивленно моргнула, но затем улыбнулась и произнесла:

– Не знаю, много ли я успела наговорить сегодня, но в следующий раз про розы я вам расскажу непременно, – она снова улыбнулась странной заигрывающей и слегка ошеломленной улыбкой.

Служитель подогнал машину. Вестгейт дал ему на чай, открыл дверцу, усадил Сэмми и вздохнул.

Он неожиданно протрезвел. И ему стало… не стыдно, нет. Просто в душу заползла щемящая тоска одиночества. Привычное ощущение пустоты и бессмысленности всего на свете. Пустота была внутри и снаружи, и никакой Сэмми не было дано ее заполнить.

Завтра в предвкушении чуда, помня лишь, что она для Вестгейта увлекающаяся и страстная женщина, Сэмми придет в бар «Джойс» чуть позже восьми. К сожалению, Вестгейт этим воспользоваться не сможет, а она лишь поймет, что решила немного посидеть со стаканом мартини.

И что-нибудь да произведет на нее неизгладимое впечатление.

– Ты что, старина, перебрал? – спросил Томми, подходя к машине. – Какой-то у тебя видок… Потусторонний. Точно говорю, последний бокал ты выпил напрасно. Зря.

– Да, – кивнул Вестгейт, но только не Томми, а своим мыслям о том, что произошло сейчас. – Понятия не имею, зачем я это сделал.

– Эй! – сказал Томми обеспокоенно. – Ты в порядке? Садись в машину, дружище. Поедем.

Вестгейт поднял на Томми глаза, устремленные куда-то внутрь.

– Странный я человек, Том, – сказал он горько. – Вечно мне чего-то не хватает. Начинаю искать. И каждый раз, как доберусь до этого «чего-то», гляжу – а это совсем не то, что нужно.