— Не то три, не то четыре... Я участвовал в двух.

— В покушениях? — в голосе Пафнутьева явно прозвучала беспомощность.

— Нет, в предотвращении покушений. Я же телохранитель, а не киллер.

— И за что вам хотелось убить Объячева? — спросил Пафнутьев у Вохмянина.

— Разве я в этом уже признался? — он широко открыл маленькие свои глазки и посмотрел на Пафнутьева с явным торжеством. — Нет. Я просто беседую с женщиной, которая потрясена смертью любимого мужа, держится из последних сил и старается хоть как-то ответить на ваши вопросы. Да, чтобы выжить в эту страшную ночь, она выпила виски, может быть, сделала лишний глоток или два... И когда завтра вы скажете ей об ее же словах, она их не вспомнит.

— Наверняка не вспомню, — Маргарита смотрела на Пафнутьева насмешливо и совершенно трезво.

— Ну вы даете, ребята! — растерялся Пафнутьев. — Так много знать о жизни в этом доме, так легко и свободно говорить обо всем... Может быть, вы просто назовете имя убийцы?

— Ищущий да обрящет, — нараспев протянула Маргарита библейские слова и потянулась к бутылке. Почти не глядя, она плеснула виски во все три стакана и, отставив бутылку, повернулась к Пафнутьеву с широкой радушной улыбкой. Зубы у нее были свои, хорошие зубы, правильной формы, но великоваты. Какая-то легкая, едва уловимая хищноватость проглядывала в Маргаритиной улыбке. — Выпьем? — спросила она. — За ваш успех! Или слабо?

— Нет, не слабо, — сказал Пафнутьев. — Простите, в доме труп... Чокаться вроде неловко.

— Не будем! — азартно произнесла женщина и опять одним большим глотком опрокинула виски в себя.

Вохмянин выпил медленно, как бы отцеживая зубами посторонние примеси. А встретившись взглядом с Пафнутьевым, моргнул в сторону двери: дескать, уходим, больше мы здесь ничего не добьемся — баба пьяная и вот-вот отключится.

— Спасибо за угощение, — церемонно произнес Пафнутьев, поднимаясь с диванчика. — Было очень приятно познакомиться с вами. Надеюсь, мы еще встретимся, причем в самое ближайшее время.

— Не возражаю, — сказала Маргарита, протягивая руку к пульту управления.

— До скорой встречи! — сказал Пафнутьев на прощание и, не успев дойти до двери, снова услышал стенания, стоны и вскрики — Маргарита вернулась к «Красной шапочке».

Оглянувшись, Пафнутьев в последний момент, перед тем как закрыть дверь, увидел, как по лицу Маргариты носятся красноватые сполохи соблазнительно-запретных картин. Глаза женщины горели, рот был полуоткрыт, а рука снова тянулась к прекрасному виски, вкус которого Пафнутьев до сих пор чувствовал на губах.

— Вопросы есть? — спросил Вохмянин, когда они остались вдвоем.

— Одни ответы!

— Тогда идем к секретарше. Света ее зовут, Светлана Юшкова.

— Что пьет Светлана Юшкова?

— Красное сухое. Предпочитает грузинское.

— Она мне начинает нравиться, — сказал Пафнутьев.

— Она всем нравится. И вы, Павел Николаевич, тоже ей понравитесь.

— Вы в этом уверены?

— Не сомневайтесь.

— Чем же я ей понравлюсь?

— Самим фактом своего существования.

— Неужели бывают такие люди?

— Не знаю, как в других местах, но в этом доме такое существо завелось. И до сих пор прекрасно себя чувствовало.

— Смерть Объячева потрясла хотя бы ее?

— Потрясение настигло ее несколько раньше, еще при жизни хозяина.

— Почему?

— Костя сказал ей открытым текстом, что мир и согласие в доме для него важнее, нежели любовь красотки, какой бы обалденной она ни была. Светка должна была уйти отсюда — это был вопрос времени, одной или двух недель.

— Вы сказали, что она нравится всем... Маргарите в том числе?

— Нет. Маргарите она не нравится. Маргарите нравлюсь я.

— Чем?

— Вы же сказали, что у вас полная голова ответов! — рассмеялся Вохмянин.

— Виноват, — Пафнутьев прижал руку к груди. — Скажите, Вася... А какой ваш любимый напиток?

— Водка. Но хорошая.

Пафнутьев с чувством пожал руку Вохмянину, и тот прекрасно его понял — хоть одна родная душа нашлась на весь дом.

— И еще, Вася... Вы кого-нибудь подозреваете?

— Всех.

— Никого не исключая?

— Ни единого. Не знаю, насколько это убедительно, но... Я был нанят телохранителем. И со своей задачей не справился. Мой хозяин убит. Это плевок мне в лицо. Я должен найти убийцу. И я его найду. Вместе с вами или без вас.

Пафнутьев всмотрелся в крупное лицо Вохмянина, на котором почти игрушечными казались маленькие сочные губки, всмотрелся в утонувшие под тяжелым лбом тоже небольшие глазки, редкие светлые бровки. Пафнутьев хотел бы верить Вохмянину, тот нашел слова и произнес их хорошо, сильно произнес...

Но Пафнутьев тоже никого не исключал, тоже подозревал всех — вести себя иначе он просто не имел права. А что касается самого телохранителя, то у него была очень веская причина не любить своего хозяина, у него были основания даже для ненависти. Те немногие полупрозрачные намеки, которыми поделился Вохмянин об отношениях его жены с Объячевым, убеждали — сбрасывать его со счетов, освобождать от подозрений нельзя.

И еще...

Слушая Вохмянина, Пафнутьев все тверже убеждался, что перед ним человек — сильный, страстный, человек, не прощающий обид и не желающий ни от кого прощений. Он поступит так, как считает нужным, и ничто его не остановит — ни страх наказания, ни чье-либо мнение, ни риск быть разоблаченным. Вохмянин через многое прошел и, похоже, через многое готов пройти. У него есть своя система ценностей, она наверняка не во всем совпадает с правовой, но он от нее не отступит.

— Вы единственный телохранитель у Объячева?

— Нет. Нас пятеро. Но в этом доме я один. Другие — для конторы, для машины, для встреч и поездок... Конечно, я чувствовал напряг в доме, который был постоянно. Иногда он ослабевал, иногда сгущался так, что все часами сидели, запершись по своим комнатам. Но чтобы до такой степени... Этого я не предполагал. Или возникли какие-то обстоятельства, мне неизвестные, или у кого-то кончились силы.

— Или нашлись силы?

— Это одно и то же, — Вохмянин махнул тяжелой красноватой ладонью. — Когда кончаются силы вести себя подобающим образом... Человек становится способным на многое. На убийство в том числе.

«Ни фига себе, — изумленно подумал Пафнутьев. — Этот человек далеко не дурак, похоже, он всех обитателей дома видит насквозь. Если, конечно, сейчас говорил не о самом себе. Уж больно тонкие выводы делает о человеческой натуре, для телохранителя слишком уж тонкие. О себе, ох о себе говорил Вохмянин столь прочувствованные слова».