Вообще она к Никите за это короткое время очень привязалась. А как было не привязаться? Город большой, чужой, незнакомый. Враждебный даже. Ни родственников под боком, ни друзей-подруг мало-мальских. Приходи после работы в свою комнатку и плачь – ничего больше и не остается. И Анночка Васильевна ее не особо своим вниманием баловала. Наоборот, была с ней суха и строга, держала от себя на расстоянии, будто и не сидели они на одном полке в кокуйской бане. Если б не Никита – сбежала бы через месяц обратно как пить дать. Хотя и Никита тоже не очень старался, чтоб ее чем-то развлечь. Ни в кино не звал, ни на концерты, ни просто по бульварам прогуляться – не ухаживал то есть. И цветов с подарками не дарил. Просто приходил в гости, сидел молча, улыбался непонятно. Говорил – хорошо ему с ней. Вроде как тепло от нее идет, такое сильное, что можно его руками потрогать. Ей даже странно немного было – красивый парень, умный, а прилепился к ней, как бездомный ребенок… Так и до свадьбы вот дело дошло.

– Эй, рыжик, ты чего задумалась? Очнись! Слышишь, опять нам «горько» кричат… – вздрогнула она от его тихого насмешливого шепотка ей на ухо. – Сейчас опять гостей ублажать будем. Терпи, рыжик, еще немного осталось!

И впрямь, народ уже вовсю заходился в требовании обязательного поцелуя, и пришлось встрепенуться, и глянуть в калейдоскоп смеющихся хмельных лиц. Краем глаза она выхватила из калейдоскопа маму – лицо довольное, восхищенное, гордое. Даже немного торжествующее. Сбылась мамина мечта – вырвалась дочка в хорошую замужнюю жизнь. К хорошим людям попала. Вон они кругом какие – дамочки с узкими лямочками на плечах, в гладких длинных платьях, мужики все как один солидные, ладные, в строгих костюмах… Сама мама в своем блескучем старомодном турецком костюме с широкой складчатой юбкой выглядела в этом гламурном обществе, как бедная родственница на чужом празднике жизни. Да и Ленка тоже подкачала – не могла уж платье себе поприличнее купить, свидетельница все-таки… Хотя откуда у нее деньги на дорогое платье? На хлебах психологических много денег не заработаешь, особенно в их родном Кокуе. А еще Маруся чувствовала, как Ленка сердилась. Не нравилось ей все это великосветское застолье, наверное. Сидела рядом, фыркала потихонечку. Хорошо, хоть молча фыркала, без комментариев. Хоть бы пляски поскорее тамада объявил, что ли… Сколько уже можно за столом сидеть? Странная какая-то свадьба. Вот у них в Кокуе свадьбы играют – ух! Чуть посидели за столом, поздравили молодых – и плясать! Весело! А тут… И молодежи вон за столом мало. Маруся, конечно, хотела девчонок с работы позвать, но Анночка Васильевна ей строго-настрого запретила. Зачем, говорит? Кто они тебе? Подружки, что ли? Потом только обсплетничают, и всё. Да и вообще, говорит, особняком тебе от них надо держаться, потому что я тебя дальше продвигать начну, и дружба эта тебе только во вред будет.

Потом были и танцы, конечно. Появились на сцене музыканты, заиграли вальс, и они, Маруся с Никитой, покружились по залу, правда, довольно неуклюже. Корсет вовсю давил Марусе на ребра, и лица мелькали слившейся в единую полосу круговертью, и внутри у нее сделалась какая-то странная истерика, будто собралось там все волнение в беспокойную кучку и лупит что есть силы по сердцу. В один момент Марусе даже показалось, что она свалится сейчас Никите под ноги, опозорится перед гостями. Он вовремя ее удержал, обнял заботливо за талию, заглянул в лицо:

– Тебе плохо, Марусь? Может, воды?

– Да нет, ничего, просто голова закружилась… – слабо махнула она рукой в тонкой ажурной перчатке.

– Марусенька, что? Что? – тут же подскочила к ней и Ксения Львовна. – Что с тобой, моя девочка? Тебе плохо? Ты переволновалась, наверное?

– Да ты, сватьюшка, не волнуйся. Она у меня девка крепкая. Все выдюжит, – успокоила ее подошедшая мать.

– Как вы меня назвали? Сватьюшка? Ой, прелесть какая! – ласково тронув мать за руки, расхохоталась Ксения Львовна. – Какое замечательное, право, словечко – сватьюшка…

И правда, смешно. В своем шикарном бледно-голубом атласном платье с открытыми плечами Ксения Львовна на «сватьюшку» уж никак не тянула. Но, надо отдать ей должное, с мамой держалась очень демократично. Может, даже слишком демократично. Старалась изо всех сил, наверное. Вон даже и под ручку ее не погнушалась взять, и знакомить повела с родственниками. А мама молодец – хорошо держится. Как будто всю жизнь свою провела не с Аксиньей да Дуняшкой в компании, а в этом блестящем обществе. Вон уже и танцует с каким-то господином в смокинге.

– Слушай, а они что, богатые, что ли, родственники твои нынешние? – язвительно спросила Ленка, вложив в свой вопрос хорошую порцию только что, видно, зародившейся классовой ненависти. – Свадьба в ресторане, все из себя тетки в бриллиантах…

– Да я не знаю. Наверное, Лен, – пожала плечами Маруся, испуганно оглянувшись на отошедшего на минуту Никиту. – У них своя клиника, по-моему. Стоматологическая. Никита говорил, самая известная в городе…

– Ну, ты даешь, подруга! – насмешливо присвистнула Ленка. – Кто бы мог предполагать… Сидела в своем Кокуе, хвосты коровам крутила, и вот – сразу козырную карту вытянула! Выходит, не зря Колька тебе дорогу освободил…

– Тише ты! – испуганно шикнула на нее Маруся, снова покосившись в сторону Никиты. – Не надо сейчас про Кольку…

– Ну так оно понятно, что не надо! – не унималась никак Ленка. – У каждого свой путь, да? Любовь была одна на двоих, а теперь каждому – свое? Так получается? Пусть он там со своей любовью чалится от звонка до звонка, а ты будешь в стоматологическом богатстве жить? Эх ты, Маруся Климова, прости любимого…

Ну вот зачем, зачем она так? А еще подруга называется! Даже если и права, что она может сделать? Она ж не виновата, что так получилось. Что именно в Кокуй принесло на проверку Анночку Васильевну, что воды в гостинице не оказалось, что перепутала она в поликлинике гинеколога с маммологом, что… Да мало ли сколько их, этих самых «что»!

В общем, настроение ей Ленка испортила окончательно. Благо, что его на усталость и волнение можно было списать. Да еще то благо, что отпустили молодых с гулянья пораньше – свою первую ночь они должны были провести на даче, за городом. Это Ксения Львовна так придумала. Чтоб не было кругом никого…

* * *

Проснулась Маруся поздно. В открытую балконную дверь сочился свежий аромат дачного утра, теплого и праздничного. И пели птицы. И занавеска полоскалась на ветру игриво, и солнечный луч уперся ей в щеку, гладил нежно и ласково – вставай… Осторожно выскользнув из-под одеяла, чтоб не разбудить Никиту, она накинула халат, вышла на балкон, потянулась от души так, что даже пискнуло где-то внутри, и пробежала по телу легкая истома-радость. Утро и впрямь было чудесное. Такое же утро, как дома, в родном Кокуе. Боже, как давно Маруся вот так не просыпалась, чтоб можно было выйти на воздух, потянуться навстречу солнышку…

Хотя здесь, на даче, все было по-другому, конечно. Там, дома, балкон ее светелки выходил на огород, на грядки с луком-морковкой да на теплицу, похожую на сказочный стеклянный домик. И любоваться долго на все это огородное хозяйство тоже там было некогда. Надо было подхватываться да бежать, суетиться по хозяйству, поливать-полоть и выгонять коров пастись за усадьбой. А здесь торопиться совершенно некуда. Ни коров тебе, ни огорода. Внизу – аккуратный зеленый газончик с клумбами, с диковинными цветами. Маруся с матерью там, дома, цветов совсем не выращивали. Поднимались сами по себе неприхотливые мальвы под окошком да куст сирени в палисаднике радовал весной буйным цветением. А здесь – ну такая красота на клумбах. И флоксы тебе, и левкои, и еще какие-то цветочки беленькие да розовые. И даже бассейн маленький среди газона есть, выложенный цветными камушками. Красиво, конечно. Жаль только, что земля зазря пропадает. Вполне можно было бы вон там, за домом, грядки соорудить. Хотя бы для свежей зелени к столу.