Ход мыслей оказался прерван появлением слуг. В шатер они вошли согбенные под тяжестью шипящей, с глянцевито блестящей поджаристой корочкой свиньи, нанизанной на толстый вертел, деревянные концы которого лежали у слуг на плечах. Дойдя до стоящего особняком бокового столика, сгрузили на него свою ношу. Шатер наполнился густым аппетитным ароматом жареного мяса. За подачей главного блюда все следили с плотоядным интересом. Один из слуг поглядел за разрешением на верховного, и тот коротко махнул рукой. Сняв с бедра острый нож, слуга взялся отсекать куски свинины, складывая их на большое деревянное блюдо, которое его напарник разносил по столу. Начал он, разумеется, с возглавия. В то время как старшее офицерство жадно набросилось на яство, Осторий поданный ему кусище лишь вяло ковырнул.

Катон разрезал полученную порцию кинжалом на более удобные кусочки. Напротив него Макрон, мощно работая челюстями, рвал пищу зубами и с сопением заглатывал. Встретившись с другом взглядом, он ощерился и подмигнул, утирая кулаком капающий с губ сок. Катон ответил улыбкой, после чего повернулся к своему собеседнику.

– А про вновь прибывшего ты ничего не знаешь?

– Про трибуна Отона? – Гораций кончиком ножа указал в сторону, где сидело высокое начальство. – Да так, самую малость, – ответил он после паузы. – Только то, что передал мне дружок, прибывший с оказией из Линдума неделю назад. Отон всего пару месяцев как прибыл из Рима, еще и печать на назначении не просохла. Пользуется расположением, но об армейской службе ему еще многое предстоит узнать. Как, собственно, и большинству всех этих знатных назначенцев. Ну да ничего: пара лет, и они обычно перестают нам досаждать. Во всяком случае, хочется надеяться.

Положив в рот кусок, он некстати умолк, и через некоторое время Катон, кашлянув, снова спросил:

– И больше ничего? Это все, что твой друг смог сообщить об Отоне?

– Почти все. Правда, есть еще кое-что. – Гораций понизил голос и придвинулся ближе: – Ходит некий слушок насчет причины, по которой нашего трибуна закинуло на этот богами оставленный остров.

– Вот как?

– Ты же знаешь, Катон, как оно бывает. Один слуга сболтнет что-нибудь другому, тот еще кому-то… глядишь, а уж оно и носится по ветру. В нашем случае поговаривают, будто этот самый Отон был сюда послан по приказу императора, в качестве наказания. Оно и вправду: хочешь кого-то всерьез наказать – пошли его в Британию.

Любопытство в Катоне разыгралось не на шутку. Торопливо проглотив кусок, он локтем подтолкнул префекта:

– За что ж наказание-то?

Гораций подмигнул:

– Тут как-то связано с его женой. Говорят, она настаивала на том, чтобы ехать вместе с ним из Рима… Ну, а дальше ты уж сам додумывай. Мой дружок намекнул, что она очень недурна собой.

Катон примолк. Он ведь тоже подумывал взять с собой Юлию, но решил не делать этого из-за откровенной опасности, которую представляла собой неспокойная провинция, где врагов у императора Клавдия пруд пруди. И если б Отон позволил своей жене ехать с ним, то, вероятно, она была бы в большей опасности, нежели оставшись в Риме. Или же трибун был одержим ревностью и не хотел оставлять жену в столице, где она была вольна заниматься тем, что у нее на уме…

Мысль неожиданно кольнула ревностью, взвихрились непрошеные сомнения, а с ними взволнованность насчет верности Юлии. Она ведь там вращается в аристократических кругах. Вокруг полно богатых, влиятельных щеголей, на которых можно положить глаз; с ее-то красотой она при желании может иметь предостаточно ухажеров. Эти мысли Катон прогнал чуть ли не силой, стыдясь и злясь на себя за такие сомнения. Раз уж на то пошло, он и сам вполне мог, используя возможности отлучки, ублажать себя в городках или в тех же палатках лагерных гетер, хотя компания, понятно, не столь изысканна и разнообразна. Но он супружеской верности не нарушил. А потому нужно верить, что и Юлия блюдет честь по отношению к нему. А как же иначе? Истязать себя подобными страхами – значит впадать в опасную иллюзорность. А это чревато небрежением и к себе и, что еще важнее, к людям под твоим началом.

Катон попытался как-то освободить ум: поел еще мяса, запил его глотком вина.

– Это все, что тебе известно насчет трибуна?

– Всё, – остро поглядел Гораций. – И вообще я не собиратель сплетен. Честно говоря, этим мой интерес к вновь прибывшему и его жене исчерпывается окончательно.

– Ну и ладно.

Однако префект этим не удовлетворился и окликнул через стол:

– Эй, центурион Макрон!

Тот поднял глаза.

– Ты, по-моему, служил с Катоном достаточно долго. Он всегда такой вездесуйный?

– Не понял?

– Ну, в смысле, всегда пытает вопросами?

Макрон гоготнул. На него уже начинало действовать вино: язык слегка заплетался.

– Тебе и половины этого не вынести. Если что-нибудь происходит, префект непременно желает дознаться до причины, как и почему. Я ему обычно говорю: мол, на то воля богов. Вот и все, что человеку отпущено знать. Так нет же, ему этого мало… У него ум грека.

– Да неужто? – заерзал на скамейке Гораций. – Ну, это смотря куда его могут завести утонченные греческие вкусы…

Макрон заливисто расхохотался.

– Уж в этом отношении он прям, как копье! И на это есть веская причина. Ты бы видел его жену… Первая красавица Рима!

Катон, нахмурившись, скрипнул зубами.

– Хватит, центурион. Вам понятно?

Резкий тон друга прорвался в затуманенную голову Макрона, и он виновато потупился.

– Прошу прощения, господин префект. Брякнул не по чину.

– Вот именно, – кивнул Катон. – И спасибо за то, что отдаете себе в этом отчет.

Над офицерами, что невольно заслышали эти колкости, повисла неловкая тишина, но она вскоре развеялась, и добродушно-непринужденный разговор возобновился. А вот между двумя друзьями настроение на весь остаток вечера оказалось подпорчено.

Когда со стола убирали последние блюда, а офицеры уже расходились, Катон подошел к младшему трибуну, отвечающему при штабе за снабжение.

– Гай Порций, позвольте слово наедине.

Молоденький круглолицый коротыш с копной курчавых волос отвернулся от своих товарищей-офицеров и туманно улыбнулся Катону.

– А? Вы, э-э… префект, кажется… обоза?

Катон смотрел холодным взглядом. Сам он за весь вечер выпил лишь одну чашу вина и ощущал себя абсолютно трезвым (возлияния он недолюбливал: мутное кружение в голове и уж тем более тошнотное недомогание наутро).

– Я хотел обсудить с вами вопросы снабжения.

– Д-да, разумеется. П-первым делом поутру. Ай-ай, постойте… У нас же охота. А вот после этого – да. При первой же возможности.

– Я хочу поговорить сейчас, Порций.