Глаза смело смотрят вперед. Дыхание нормальное. Брови неподвижны. Все мышцы лица под контролем.

— Я просто подумала, ты стал понимать, что потеря кредитной карты не такая уж большая проблема, — пробормотала я, но его лицо было непроницаемо.

— Как только ты понимаешь, что не бессмертен, в заведенном порядке находишь успокоение, Люси. Вспомни, как ты была расстроена, когда муж Кэти ушел от нее. Молчишь? И потом, ты никогда не жаловалась на то, что приходишь рано. На самом деле, Люси, ты не любишь перемен. И тебе очень не понравится, если я вдруг начну опаздывать.

И по обыкновению, все закончилось тем, что я с ним согласилась. Потому что он, вероятно, прав.

Том проспал всю ночь в одном положении — на животе, разметавшись и обнимая подушку. Мне же на другой половине постели выпали обычные ночные испытания. Рядом со мной пристроился вездесущий Фред, и около половины второго я резко просыпаюсь от его плаксивого скрипа мне в самое ухо: «Хочу, чтобы ты обняла меня! Прямо сейчас!»

Через час весь в слезах пришел Джо и объявил, что ему страшно.

— Я стал какой-то маленький, я уменьшился, пока спал, — прохныкал он, стискивая мою руку с такой силой, что утром я обнаружила на ней следы от его крохотных пальчиков.

— Уверяю тебя, что ты все тот же, — убеждала я. — Посмотри на свою руку, она занимает в моей руке столько же места, как и вчера, когда мы шли в школу.

— Зато ноги стали короче и болят, — произнес он так обыденно, что я невольно усомнилась: а может быть, он прав?

— Это оттого, что ты растешь, — выдала я заготовку для объяснения любых таинственных ночных болей. — У папы и у меня тоже такое было.

— Откуда ты знаешь, что болит не оттого, что я уменьшаюсь? — настаивает Джо. — Бабушка же сейчас меньше, чем была. И я к утру стану таким маленьким, что ты меня и не заметишь, — почти шепчет он. — И тогда меня сможет съесть любая собака по дороге в школу.

Делать нечего. Я встаю с кровати и веду его вниз по лестнице к кухонной двери, где Том периодически отмечает, как растут наши дети.

— Посмотри, ты сейчас даже выше, чем в последний раз, когда мы тебя измеряли! — Я показала ему отметку.

Он сонно улыбнулся и обнял меня. Мы медленно пошли назад в постель, и я уговорила его заснуть, пока еще не заявила о себе моя частая гостья — предутренняя бессонница.

Пытаясь подсчитать, сколько же времени мне удается поспать, я сбилась и махнула рукой, остановившись на пяти с тремя четвертями. Застигнутая на границе между глубоким сном и полным бодрствованием, я ощущаю в животе провал, сосущее беспокойство, поселившееся во мне, но происхождение его мне не ясно. Я начинаю методично прокручивать в голове все последние события, накопившиеся к этому времени. Задержки месячных у меня нет. Я помню, где припарковала свой автомобиль. Я спрятала свои сигареты. Вчерашний спектакль с панталонамми? Но я уже сумела засунуть воспоминания о нем в самые глубокие тайники подсознания. Некоторые события столь ужасны, что копаться в них себе дороже.

И тут я вспомнила. Этим утром надо сдать творческую работу Сэма «Шесть великих художников мира». Три части уже сделаны, осталось сделать еще три. Одним движением я вскакиваю с кровати, ошарашив размягченные мускулы внезапным рывком.

Скверно, но поправимо. Стараясь делать все бесшумно, я несусь в свободную спальню и натягиваю халат, висящий с обратной стороны двери. Тот самый халат, что и надела, когда в первый раз встретилась с Томом. Халат напоминает ковер с грубым ворсом — длинный, лохматый, его невозможно почистить, подарок моему будущему мужу от его матери, когда Том был подростком. Его появление, следовательно, датируется даже более ранним числом, чем мое появление на сцене, он же теперь выполняет свои функции лишь в кризисные моменты жизни. Мысли о прежнем Томе, каким он был до встречи со мной, обычно заставляли меня ревновать его ко всему, чего мы не делали вместе. Но сейчас я пытаюсь извлечь из всего этого наслаждение. В браке есть ситуации, когда неизвестное гораздо интереснее, чем известное. Например, я пытаюсь склонить его повторить со мной сексуальные подвиги, которые он совершал с женщинами — моими предшественницами; но он слишком благороден, чтобы потворствовать моим неодолимым желаниям.

В ворс халата въелись пятна, внизу с одной стороны есть даже какие-то заплатки и проплешины — все это, как мне представляется, следы тайных юношеских увлечений Тома. Такой отчет о его подростковых годах гораздо информативнее, чем множество слайдов и невразумительных фотографий, сделанных его матерью.

Это привет из эры печатной графики Лоры Эшли и отчетов о «Статус-кво». Я нащупываю что-то в кармане и, наполовину уверенная, что увижу сейчас какую-нибудь затертую страницу с фотографией пышногрудой модели из журнала «Плейбой» 1978 года, извлекаю на свет листок с печатным текстом. Ошибиться сильнее было невозможно! Страница из старого издания госпожи Битон[10]! Я пробегаю глазами пару предложений: «Нет более сильного источника семейных неурядиц, чем дурно приготовленные обеды и неопрятность домохозяйки. Мужчин теперь великолепно обслуживают где бы то ни было — в клубах, хороших закусочных и столовых, — поэтому чтобы конкурировать с их соблазнами, хозяйка должна отлично знать теорию и практику кулинарии, а также быть сведущей во всех других областях искусства создания и поддержания уютного дома».

Миссис Битон должна за многое держать ответ, думаю я про себя, уныло засовывая клочок бумаги глубоко в карман халата. Как он сюда попал? Я пытаюсь вспомнить, когда халат был востребован в последний раз. Обычно в этой комнате останавливалась моя свекровь, когда приезжала к нам. Я делаю для себя заметку поразмышлять над этой находкой позже. Неужели Петра пыталась послать мне, таким образом, предостережение? Впрочем, в данный момент у меня есть другие, более первостепенные вопросы. Спустя несколько минут я уже забываю о существовании этого.

За порогом спальни я натыкаюсь на Фреда. Он бредет по проходу, отчаянно спотыкаясь, и трет глаза. На данном этапе его можно было бы уговорить снова лечь в постель. Однако он чувствует степень моего волнения, замечает, что я закутана в какую-то незнакомую хламиду, и протестует, заявляя, что тоже хочет со мной вниз. Внизу в кухне я оцениваю ситуацию, пока ищу кисти и краски, резко открывая и закрывая шкафы и еле слышно бормоча себе под нос: «Дега — сделано. Гойя — готово. Констебль — тоже». Фред возбужденно повторяет за мной каждую фразу, смекая, какую выгоду сулит ему это неожиданное изменение в его утреннем распорядке. Я водружаю его на стул за чертежный стол Тома и вручаю ему ножницы, коробку с красками и другие запрещенные сокровища. «Хоть бы что-нибудь сработало! Хоть бы что-нибудь сработало!» — повторяю я про себя как заклинание. Ведь даже в семьях, где телевидение разрешено только по выходным, матери иной раз прибегают к недозволенным приемам, чтобы выкроить несколько дополнительных минут, от которых зависит то, сложится или не сложится текущий день, да что там день — весь остаток их жизни, ибо детали, иногда совсем незначительные, казалось бы, имеют огромный резонанс. Эффект бабочки!