У русских пленных были свои «каналы». Первыми и, пожалуй, самыми активными передаточными инстанциями оказались армянские купцы. Со временем к ним присоединились иностранные торговцы и банкиры, а также дипломаты, в частности представители бранденбургского курфюрста[36]. Но в целом у русских пленных было меньше возможностей для передачи корреспонденции, и поэтому они дорожили каждой из них, несмотря на несколько показательных разоблачений, устроенных шведскими властями. Так, попытка передать в январе 1703 года через майора Андрея Пиля письма генерала Автонома Головина закончилась тем, что самого майора на несколько месяцев посадили «под Ратушу под караул», а в дома Головина и Хилкова поставили дополнительный караул. Узнали об этом власти случайно и при весьма трагикомических обстоятельствах: письма просто забыли в одном из стокгольмских трактиров, а кабатчик передал их в полицию. Хилков особо отмечал мужество Пиля, который ни одним словом не обмолвился о тех, кто им помогал, понимая, что это станет для этих людей смертным приговором.

Материалы допросов русских по этому делу содержат весьма интересные сведения: в частности, генерал Я.Ф.Долгорукий сказал, что они обязаны выполнять поручения царя, в том числе вести тайную переписку, иначе им отрубят голову. Это долг всякого подданного.

Как следствие этого дела был опубликован специальный указ короля, в котором категорически запрещалось передавать письма русских пленных и обещана смертная казнь тем, кто его нарушит. Хилков в письме, поступившем в Москву через Копенгаген в конце 1703 года, жаловался, что «стекольнская почта пресеклась», так как из-за этого указа они потеряли своего корреспондента. Но прошло время, и русскому резиденту и генералам удалось восстановить старые и найти новые каналы, так как от этого зависела жизнь и здоровье всех русских пленных. Иногда эти каналы были довольно предсказуемы. Например, в 1714 году Головин получил письма из Стокгольма от князя Трубецкого, которые он отправил с «казацким полковником» зашитыми в его сапоге.

Несмотря на преимущественно практический характер содержания писем, иногда в них встречается очень любопытная личная информация. Так, генерал Росс в письме от 19 сентября 1717 года из Казани поздравил сына со вступлением в брак. Фельдфебель Линдберг 17 декабря 1717 года из «Истийского»[37] железного завода сообщил брату в Стокгольм, что женился, и просил прислать китайского шелка, возможно, в подарок жене. Патрик Гриссбах из Казани призвал родных позаботиться «о его наследии после смерти матери». «Московский» пленник, королевский секретарь Й. Цедергельм, не только успевал следить за европейскими политическими событиями и решать хозяйственные вопросы, но и занимался заочным воспитанием сына. Наставлением сына был озабочен и генерал Автоном Головин, испытывающий, судя по всему, особую тоску по своим домашним и большую нежность к жене Василисе Григорьевне; он обращался к ней — «Подруга моя, Васенька»[38].

Время о времени у некоторых пленных появлялась возможность передать на родину подарки. Так, Яков Долгорукий в письме брату Луке от 15 ноября 1705 года написал, что отправил через Измайлова «дочери своей шкатулку костяную, оправленную серебром, да семь наволок и простыней с кружевами». В другом письме он уточнил, что эту шкатулку получил у своего должника.

* * *

В условиях вынужденной изоляции и оторванности от дома огромную роль играло религиозное единение пленных, позволившее им сохранить культурную идентичность и психологическую устойчивость в условиях иноверческого окружения.

Одним из важных свидетельств, подтверждающих движение Европы к гуманизации положения военнопленных в период позднего Средневековья и раннего Нового времени, является соблюдение их права на свободу религиозных верований и ритуалов. Это право поддерживалось и странами-участниками Северной войны, но применительно к каждой из них можно обнаружить свои специфичные черты.

Религиозность (даже склонность к экзальтации и мистицизму) шведского короля оказала определяющее влияние на его воинов, которые считали Карла героем и гением. В походах и в плену, в снег и под палящим солнцем каролины аккуратно соблюдали все обряды и традиции. Многие из них писали впоследствии, что религиозная сплоченность помогла им не просто только выжить в православном окружении, но и активно приспособиться к новой действительности.

Вместе с тем очевидно, что этот защитный механизм мог и не сработать, если бы не религиозная толерантность Петра I, который неоднократно за годы своего правления законодательно подтверждал объявленную им в манифесте от 16 апреля 1702 года свободу вероисповедания иностранцев, которая в полной мере распространилась и на пленных каролинов. Столь явная толерантность вполне объяснима с точки зрения практицизма, который был присущ главному преобразователю России. Царь Петр на определенном этапе стал относиться к пленникам не как к воинам вражеского государства, а как к специалистам и просто грамотным людям, которые обладают более совершенными трудовыми навыками, чем его подданные. И в этих условиях объявленная им свобода вероисповедания становилась мощным козырем при приглашении каролинов на службу. Русским пленным в этом отношении повезло меньше: Карл XII, а вслед за ним центральные и местные власти на всех уровнях очень настороженно относились к желанию перейти в лютеранство, считая это проявлением исконно русского коварства и стремления во что бы то ни стало вырваться на свободу. Вместе с тем каких-либо целенаправленных действий по ограничению права пленных на свободу вероисповедания шведские власти не предпринимали, и известно около двух десятков случаев принятия другой веры.

Затруднения с соблюдением декларируемой религиозной толерантности время от времени возникали и в России, и в Швеции под влиянием конкретных обстоятельств. Надо отметить, что в России, прежде всего в столице и портовых городах, к началу XVIII века сложились довольно благоприятные условия для регулярного исполнения религиозных служб иноверцами. В частности, в Москве в Немецкой слободе уже было как минимум две кирхи и несколько пасторов. Небольшие приходы были и в других русских городах, в которых традиционно жили иностранцы, например в Новгороде и Пскове. Резидент Томас Книперкрона в письмах в Стокгольм никогда не жаловался на то, что каролинам негде исполнять службы, или на то, что нет священнослужителей. Можно было бы ожидать появление этих проблем после того, как пленных начали отправлять в Сибирь и на Урал в небольшие и совсем маленькие города, но этого не произошло. Во-первых, проблема кадров служителей была решена каролинами за счет собственных резервов, так как среди них было довольно много военных священников. Во-вторых, русские власти охотно откликались на просьбы пленных о присылке пасторов к их месту пребывания. Иногда они сами инициировали поиск, как это сделал комендант Москвы князь М.П. Гагарин в 1710 году, отправляя группу военнопленных в Соликамск. Правительствующий Сенат в 1717 году, отвечая на прошение финских пленных из Санкт-Петербурга, распорядился прислать из Чебоксар пастора Ягана Павиандера, знающего финский язык.