Я не записываю никаких решений, но все по существу предрешено здесь. Завтра на заседании Политбюро будет обсуждение, будут приняты решения, но все главное обсуждено здесь, в тесном кругу; обсуждено откровенно, между собой (друг друга нечего стесняться) и между подлинными держателями власти. Собственно, это и есть настоящее правительство, и моя роль первого докладчика по всем вопросам и неизбежного конфидента во всех секретах и закулисных решениях гораздо больше, чем простого секретаря Политбюро. Теперь я схватываю значение замечания Назаретяна.

Правда, ничто не вечно под луной, не вечна и тройка; но еще два года этот механизм власти будет действовать отлично.

Мой доклад на тройке по каждому вопросу должен быть быстр, ясен, краток и точен. Я вижу, что тройка мной довольна.

Мне подчинен секретариат Политбюро. Он, как и секретариат оргбюро, состоит из десятка преданных, отобранных и проверенных партийцев. Они тоже работают с раннего утра до поздней ночи. Неразбериха и хаос здесь еще больше, чем в оргбюро – здесь гораздо больше бумажных гор, наваленных в непонятном порядке. Найти какую-нибудь бумагу или справку удается редко. А если удается, то по особой причине. Одна из сотрудниц, Люда Курындина, высокая и крупная девица, обладает поразительной и трудно объяснимой памятью. Нужно срочно найти доклад, который месяц или два тому назад прислал Высший совет народного хозяйства по вопросу о политике цен. Где он может быть? Просто найти его невозможно. Курындина погружается в сеанс ясновидения и наконец вспоминает, что, кажется, она его видела в одной из папок вон в том углу (огромного архива). Просматривают все эти папки, и иногда доклад действительно находится.

Я приступаю к такой же реорганизации при помощи картотек и индексов, как и в оргбюро. Но здесь это персоналом принимается лучше – секретариат оргбюро находится рядом в этом же этаже, и о чудодейственных результатах реформы здесь давно известно. Через 2–3 месяца все приходит в норму, всякая бумага находится мгновенно. Секретари ЦК и заведующие отделами, которые раньше считали совершенно безнадежным обращаться в пучины Политбюро, сейчас не только обращаются и немедленно получают нужную справку, но начинают ставить нас в пример своим подчиненным: «Почему у вас такая неразбериха? Почему вы ничего не можете найти? Смотрите, в секретариате Политбюро бумаг в десятки раз больше, чем у вас, а нужная справка всегда находится моментально».

Через три месяца персонал, как и в секретариате оргбюро, приходит к нормальной работе: все заканчивается не в час ночи, а в 5–6 часов дня. Но здесь разочарования нет. Здесь персонал себя простыми канцеляристами считать не может. Он знает, что весь день через его руки проходят все государственные секреты, он этим гордится, и всегда и во всяком случае считает себя персоналом особо доверенным.

Так как все материалы, которыми оперирует мой секретариат, «особо» и «совершенно секретны», то для их рассылки и обратного собирания существует специальный фельдъегерский корпус ГПУ. Это отобранные, вымуштрованные и выдрессированные чекисты, хорошо вооруженные, одетые с головы до ног во все кожаное. С материалом или протоколом Политбюро в запечатанном конверте они проникают сквозь все секретарские преграды к адресату – члену ЦК или наркому: «Товарищу такому-то, срочно, совершенно секретно, в собственные руки, с распиской на конверте». Если конверт адресован, скажем, Троцкому, они проникнут в кабинет Троцкого, никому и ни за что его не отдадут по дороге, вручат Троцкому конверт в руки и только в руки, будут стоять рядом, пока Троцкий его будет вскрывать, и не уйдут, пока Троцкий не распишется на конверте и не отдаст им конверт с распиской. Они выдрессированы так, что за порученный им конверт они отвечают головой, и взять у них конверт можно, только переступив через их труп. Секретариат Политбюро, где я работаю, помещается на 5-м этаже в доме ЦК на Старой площади. Заседания Политбюро происходят в Кремле в зале заседаний Совнаркома. В Кремль я и мои помощницы везем на большой машине драгоценный груз – материалы Политбюро, последние протоколы. Два вооруженных чекиста из фельдъегерского корпуса сопровождают нас в нашей машине. У них всегда напряженные лица – им внушено, что нет секретнее этих материалов и что их надо защищать до последней капли крови. Конечно, никто никогда на нас не нападал.

По прочтении протокола, выписки или материала Политбюро адресат – член ЦК (не имеющий права копировать протокол или выписку) тем же фельдъегерским корпусом отправляет прочтенное в секретариат Политбюро, где ведется опись, составляются акты рассылки и получения, а затем и уничтожение материалов (кроме того, что остается для архива).

Этим, а также размножением материалов, печатанием протоколов и выписок, архивами и всей прочей техникой занимаются мои сотрудники.

Среди сотрудниц есть очень красивая девушка, грузинка Тамара Хазанова, с большими, очень красивыми черными глазами. У меня еще не было никакого настоящего большого романа. От этого романа я вовремя удерживаюсь – Тамара столь же неумна, как красива. Через несколько лет она станет большой подругой жены Сталина, Нади Аллилуевой, но подругой не на равных началах, как, например, жена Молотова, Жемчужина, а так, что Тамара будет обожать Надю, как институтка, и ходить за ней по пятам. Она будет все время бывать у Нади и возиться с ее детьми. Когда Надя покончит с собой и дети останутся на попечении прислуги, Тамара будет продолжать ими заниматься. Кажется, в это время ненадолго она будет пользоваться, так сказать, особым расположением Сталина. Но она глупа, и Сталин не сможет ее долго выносить. Занимая должность секретаря комфракции ВЦСПС, она в конце концов пленит члена Политбюро Андреева, который на ней и женится.

Теперь я вхожу в секретариат Сталина. У этого учреждения будет большая история. Сейчас во главе его номинально стоит Назаретян. Но он сейчас же уйдет в отпуск, который будет продолжен по болезни. Он вернется в конце года очень ненадолго, будет Сталиным послан в «Правду» с особыми поручениями (я об этом расскажу дальше – это громкая история) и обратно в аппарат ЦК не вернется.

Амаяк Назаретян – армянин, очень культурный, умный, мягкий и выдержанный. Он в свое время вел со Сталиным партийную работу на Кавказе. Со Сталиным на «ты» сейчас всего три человека: Ворошилов, Орджоникидзе и Назаретян. Все трое они называют Сталина «Коба» по его старой партийной кличке. У меня впечатление, что то, что его секретарь говорит ему «ты», Сталина начинает стеснять. Он уже метит во всероссийские самодержцы, и эта деталь ему неприятна. В конце года он отделывается от Назаретяна не очень элегантным способом. Похоже на то, что этим их личные отношения прервутся. Назаретян уедет на Урал – председателем областной контрольной комиссии, потом вернется в Москву и будет работать в аппарате ЦКК и комиссии советского контроля, но к Сталину больше приближаться не будет. В 1937 году Сталин его расстреляет.

Другой помощник Сталина, Иван Павлович Товстуха, наоборот, до самой своей смерти (в 1935 году) будет играть важную роль в сталинском секретариате и при Сталине. Но сейчас, на ближайшие месяцы, он в секретариате будет бывать мало – он выполняет особое поручение Сталина – организует «Институт Ленина». Постоянно работают в секретариате сейчас три помощника Сталина: я, Мехлис и Каннер. Когда мы определяем в наших разговорах сферы нашей работы, мы делаем это так: «Бажанов – секретарь Сталина по Политбюро; Мехлис – личный секретарь Сталина; Гриша Каннер – секретарь Сталина по темным делам; Товстуха – секретарь по полутемным».