«Обратно в Москву подался, мерзавец, — успокоил он себя. — Понял, что я не останусь. Если бы я свалил, то продюсеру деваться было бы некуда и Дрозденко все бабки срубил бы в нагляк. Накося выкуси, жучила. Не на того нарвался».

На этой оптимистической ноте Брусникин водрузил на конвейер свой чемодан за мешками африканцев. Резиновая полоса дернулась и медленно потащила багаж в утробу рентгеновского ящика.

Однако смятение, возникшее у платной стоянки, не оставило Никиту полностью. Что, разумеется, наметанным оком определила блондинка в мундире. Она придирчиво прочитала заполненную Брусникиным декларацию. Там все было согласно уставу.

Но отбывающий вел себя явно тревожно. Да и вообще, смахивал на какого-то застрявшего в ее памяти извращенца.

— Кассеты есть в чемодане? — обратилась она к «рентгенологу».

Тот сосредоточенно кивнул.

«Ясно, — успокоилась таможенница. — Порнографию везет».

— Позови Максимова, — обратилась она к зоркому сержанту милиции, издали подметившему неладное и устремившемуся к месту происшествия.

— Конечно, везу! — вмешался Брусникин возмущенно. — Я же артист! У меня демо-кассеты с собой, и это естественно!

— Хахаль! — вдруг выпалила таможенница, и лицо ее осветила довольная улыбка.

— Он, — подтвердил охотно Брусникин. — «Хахаль» и «Хахаль-два».

— Отставить Максимова, — махнула блондинка сержанту. — И куда же вы от нас? В Голливуд, поди?

— Если бы, — усмехнулся Никита. — В Либерию. Я ведь нынче в Либерии проживаю. Вот так. Женился на победительнице конкурса «Мисс Африка».

— Завидую ей, — вздохнула блондинка.

— Напрасно. Я ее в черном теле держу, — тонко отшутился Брусникин.

Очередь недовольно зароптала.

— Джаст э момент! — строго прикрикнула таможенница.

Так Никита узнал еще одно английское выражение.

— Автограф на память не оставите?

— Обязательно. Как вас теперь называть?

— Анна Сергеевна, — зарделась блондинка.

"Анне Сергеевне, самой красивой девушке «Шереметьева-2» от «Хахаля-2», — начертал Брусникин казенной ручкой на оборотной стороне какой-то подсунутой декларации. И поставил размашистую подпись. После чего, подхватив чемодан, отправился, транзитом через паспортный контроль, на поиски продюсера.

А Капкан замешкался капитально. Слишком долго пришлось ему убеждать грузинского лорда, что чача, разливаемая в бутылки из-под шотландского виски, никак не укрепляет ни репутацию их совместного предприятия, ни дружбу между братскими народами Англии и России.

Примерно за полчаса до начала посадки — вылет самолета, согласно объявлению по громкой связи, задерживался из-за неблагоприятных погодных условий — Капкан и Брусникин сидели у стойки бара в «свободной зоне».

Небо давно прояснилось, но первыми стартовали авиалайнеры, застрявшие в порту часом ранее, когда над Москвой бушевала невиданная гроза.

— Говорю вам! Он! — убеждал Брусникин своего спутника. — Я его, как вас теперь, видел! Все лицо изрезано, точно бритвой! Очи совсем запавшие, словно у шахтера после голодовки! И еще тут, знаете, на переносице… Но не это главное!

Капкан с возрастающим интересом слушал рассказ Никиты.

— Что же тогда главное?

— Главное? — Никита оглянулся. — Главное, что он вдруг взял и исчез!

— Один или с вещами? — нахмурился «продюсер».

— Какое с вещами! С ним вещей-то было — плащ да книга для заметок по медицине!

— А с тобой?

— Нет. — Брусникин поморщился. — Ничего он, представьте, не украл. Разве что мое душевное равновесие.

— Это мы вернем. — Капкан жестом подозвал бармена с развязанной бабочкой на шее. — Почему бабочка сдохла?

— Меняюсь, — весело пояснил румяный парень за стойкой.

— Тогда две текилы по сто пятьдесят.

Самогонка из кактуса и блюдце с нарезанными дольками лимона были немедленно придвинуты к Брусникину.

— Ты, артист, не дергайся. — Капкан высыпал на язык щепотку соли и залпом выпил текилу. — Я Дрозденко лично спать укладывал. Привиделось тебе.

Сам он Дрозденко, естественно, спать не укладывал. В форму с жидким бетоном Дрозденко натурально укладывали Жало и Хариус.

Застывшие бетонные блоки с наказанными Малютой гражданами затем использовались как строительный материал на дачном участке кровожадного гангстера. А поскольку такой сицилийский способ защиты своих интересов Малюта применял регулярно, строительные работы в его усадьбе шли без перебоев. У Малюты вообще наблюдалась ностальгическая тяга к зодчеству, ибо в первый свой рейд по исправительно-трудовым учреждениям он ушел с должности бригадира штукатуров.

Усадьба Малюты в Опалихе напоминала укрепрайон после ковровой бомбардировки: фундаменты уже заложенные перемежались со свежими воронками котлованов. Возведение гаража, кегельбана, часовни, бассейна и замка с флигелями, а также зимнего сада, родовой усыпальницы, домика для охраны, двух гротов, трех беседок и тира Малюта мечтал завершить одновременно. Для осуществления этого дерзкого замысла он нанял иностранного специалиста по фамилии Гибарян.

Сначала Гибарян рекомендовал хозяину использовать для возведения построек розовый туф.

— Розовая колоратурная гамма, — объяснял архитектор заказчику, разложив перед ним чертежи, — придаст всему ансамблю единый григорианский стиль и войдет в сокровищницу мирового градостроительства наравне с Версалем, юсуповским дворцом и венецианским комплексом.

— Это где на гондонах плавают? — уточнял Малюта, чиркая серебряной зажигалкой.

— Да, — с прискорбием соглашался Гибарян, наблюдая, как обращаются в пепел его творческие замыслы.

— Железный бетон! — Малюта был категоричен. — И покрасить в серый цвет! Кум так строился: снаружи — полное дерьмо, внутри — сплошная роскошь. Мне крепость нужна, а не домик тыквы. Строго тюремный стиль.

Перебрав в памяти всех известных ему архитекто-ров прошлого и не обнаружив в их компании Кума, интеллигентный Гибарян задумался. Терять заказ было глупо, а не угодить заказчику — чревато последствиями. На тюркском наречии «кумом» назывался песок, но здания и тем более фундаменты из песка — дело недолговечное. Опять же, при чем тут бетон? Если, допустим, клиент ошибся с ударением и если тогда истолковать определение «тюремный» как «теремной», то ближе всех к таинственному Куму стоит Федор Конь, строитель стен и башен Белого города в Москве.

— Конь? — мягко переспросил он у Малюты.

— Я сказал «конь»? — Глеб Анатольевич подозрительно уставился на специалиста.

— А разве нет? — загрустил армянин.

«Конь, — отвернувшись, пометил Малюта в своем „ежедневнике“, с которым никогда не расставался. — Возможно, хотел конюшню».