Фигура императора вызывала не только восхищение, но и страх. Страх культа личности, причем уже мертвого человека, посмертная популярность которого могла привести к диктатуре имени. Наперекор общественному мнению и кабинету министров Ламартин — один из наиболее ярких политических деятелей того времени, истинный республиканец — указывал на опасность этого культа силы, которым хотят заменить в сознании нации строгий культ свободы{81}. Он категорически протестовал против возвращения останков императора в Париж, «против этого большого движения, сообщаемого самим правительством чувству народных масс, против этих зрелищ, рассказов, популярных изданий, против этой реабилитации торжествующего деспотизма». И утверждал, что большая опасность грозит не только общественному настроению, но и представительной монархии.

С Ламартином был полностью согласен Ф. Гизо в том, что касается угрозы правящему режиму со стороны наполеоновского культа. Констатируя величие имени Наполеона — величие, которое гипнотизирует массы и не дает правительству Луи-Филиппа свободы маневра как во внешней, так и во внутренней политике, Ф. Гизо прямо заявлял, «что Бонапарт должен быть низвергнут. Его имя, его влияние, все то, что еще продолжает существовать в нас из сделанного им для нас, — все это теперь лишь препятствие на избранном нами поприще; все это отвлекает нас от дел, ослабляет и стесняет нас в борьбе со старым порядком, в содействии созданию конституционного правления». И все же борьба с Бонапартом закончилась для Июльской монархии поражением. Трудно, оказалось, бороться с призраком.

Чтобы отвлечь общественное мнение от внутренних проблем и завоевать престиж в международных делах, Луи-Филипп попытался активизировать свою внешнюю политику. Однако, оказав помощь египетскому паше Мехмет-Али, Франция вновь, как и при Наполеоне, столкнулась с враждебной коалицией. Силы были явно не равны, и король позорно отступил пред лицом всей Европы. Общественное мнение Франции было возмущено малодушием правительства: вновь страна оказалась бессильной и беспомощной. А ведь если бы был жив император, он бы повел себя по-другому! В Париже и ряде городов происходят беспорядки, вызванные антиправительственными манифестациями. Никогда еще Июльская монархия не была так непопулярна и презираема. Казалось, что более удачного момента для осуществления переворота уже не представится, и Луи-Наполеон решает действовать.

Принц был настроен более чем решительно: он нисколько не сомневался в успехе своей миссии, несмотря на отрицательный опыт. «Буду ли я орудием рока или провиденциальным человеком, я не знаю, но я должен жить и умереть для своей миссии», — повторял он одной своей хорошей знакомой. Его фатализм поражал всякое воображение: «Какое мне дело до мнения людей обыденных, которые назовут меня безумцем, если мое предприятие не удастся, и превознесли бы меня до небес, если бы успех был на моей стороне», — писал он матери. И Луи-Наполеон не терял время даром — в августе 1840 года все было готово для его новой высадки во Франции.

На этот раз целью экспедиции была выбрана Булонь, где 6 августа 1840 года высадился принц вместе с группой заговорщиков. Сейчас уже трудно сказать, на что надеялся Луи-Наполеон, ввязываясь в эту авантюру, поскольку, став в 1848 году президентом Республики, он изъял все документы, относящиеся к булонскому делу. Одно время подозревали Тьера в причастности к заговору, но доказать с полной уверенностью что-либо никто не смог. В любом случае правительство знало о готовящейся акции и приняло все необходимые меры предосторожности{82}. Так что булонская экспедиция с самого начала была обречена на провал.

Все свое имущество принц перевел в деньги, на которые нанял в Англии пароход и закупил оружие. Накануне в одной из английских типографий он отпечатал в огромном количестве прокламации к армии и народу. В прокламации к французскому народу содержался призыв к неповиновению и требование восстановления империи. Привожу этот документ полностью:

«Французы!

Что сделали личности, составляющие ваше правительство, чтобы приобрести право на вашу любовь! Они обещали вам мир, а вместо того вызвали гражданскую войну и злополучнейшую войну в Африке! Они обещали облегчение налогов, но все ваше золото не насытило бы их алчности! Они обещали вам честную администрацию, а управляют не иначе как подкупами! Они вам обещали свободу, а сами стоят за привилегии, покровительствуют злоупотреблениям и противятся всяким реформам; они сумели установить только произвол и анархию! Они вам обещали прочные установления, но в десять лет не дали никаких установлений! Везде они продавали нашу честь, нарушали наши права, изменяли нашим интересам! Пора положить конец стольким беззакониям, пора потребовать от них отчета — что они сделали из столь великой и единодушной Франции 1830 года!

Земледельцы, теперь, во время мира, вы платите более налогов, чем при Наполеоне во время войны.

Деятели промышленности и торговли, ваши интересы стали жертвой самой дикой требовательности; деньги, которые император употреблял, чтобы поощрить ваши усилия и обогатить вас, употребляют на подкупы.

Наконец, вы все, деятели рабочего, бедного класса, являющегося во Франции единственным хранителем всех благороднейших чувств, помните ли вы, что Наполеон находил своих офицеров, маршалов, своих министров, принцев, друзей в среде вашей? Дайте мне опереться на ваше содействие, и мы покажем всему миру, что ни вы, ни я не изменились.

Я так же, как и вы, надеялся, что мы могли бы искоренить вредное влияние правительства, не прибегая к революции; но теперь уже нет более надежды на это: в десять лет министерство переменилось десять раз и переменится еще десять раз, и все-таки бедствия и нищета нашего отечества останутся теми же…

Ныне во Франции процветают, с одной стороны, своеволие, с другой — насилие; я же хочу водворить порядок и свободу; окружая себя всем, что только есть лучшего и высшего в стране, опираясь единственно на волю и интересы народа, я хочу создать непоколебимое здание.

Я хочу обратить Францию к ее естественным союзникам, дать ей прочный мир, а не подвергать ее случайностям всеобщей войны.

Французы! Я вижу перед собой блестящее будущее моего отечества, я чувствую, что тень императора ведет меня вперед; я не остановлюсь, пока не достигну славы Аустерлица, пока не возвращу нашим знаменам орлов, народу — его прав»{83}.

* * *

4 августа 1840 года заговорщики сели на пароход, нанятый у лондонской торговой компании, под предлогом морской прогулки. На корабле были обычные пассажиры, решившие насладиться хорошей погодой и свежим ветром. Они даже не догадывались, в какую историю ввязались, сев на этот пароход. Отплыв от берегов Англии, принц открывает свой дерзкий план экипажу и пассажирам, читает им свою прокламацию и призывает всех к нему присоединиться. Взволнованно он говорил, что только «исполняет желание французского народа, народа изменнически преданного в 1814-м и 1815 годах чужеземными штыками, обманутого в 1830 году презренными интригами. Он, как наследник величайшего имени наших времен, несет на себе долг, который должен выполнить перед нацией. Он является, чтобы восстановить ее верховную власть!» После некоторых раздумий и после того, как было выпито достаточно вина (капитан судна — сам англичанин, уже на суде заявил, что никогда не думал, что можно столько выпить. — Прим. авт.) и розданы деньги, возбужденные пассажиры соглашаются плыть с ним хоть на край света и оглашают все вокруг криками «Да здравствует император!» Луи-Наполеон торжественно провозглашает падение Орлеанской династии, созыв Национального собрания и объявляет Тьера президентом своего совета. Заговорщики и присоединившиеся к принцу пассажиры парохода переодеваются в униформу 40-го полка, который располагался по соседству с гарнизоном Булони. Один из пассажиров впоследствии вспоминал: «Нам раздали каждому по костюму, мне достался костюм капрала. На меня, не умеющего ни читать, ни писать, надели мундир и галуны капрала!» Расчет был прост: увидев своих соседей, гарнизон Булони решит, что произошло всеобщее восстание и примкнет к заговорщикам.