Если вы хотите узнать, что произошло потом, не поленитесь прочитать следующую главу.

Несколько лет тому назад меня пригласили читать лекции в Канаде, в Университете Саскачевана, славного тем, что когда-то в нем преподавал Питирим Сорокин, а много позднее — выдающийся специалист по философии и психопрактике тибетского буддизма Герберт Гюнтер. Я приехал в город Саскатун, где располагается этот университет, в марте, — была еще суровая зима (Саскачеван известен как канадская Сибирь) и по ночам термометр показывал за минус тридцать. Но к ю апреля все-таки потеплело, солнце стало согревать землю, лед растаял, и жить стало приятно. В это время профессор Стэн Эверард с отделения нативных исследований (его можно было бы назвать отделением краеведной этнографии) предложил мне съездить к индейцам и пройти у них ритуал, называющийся по-английски sweat lodge, или «место, где потеют», «потельня», «парилка». Надо сказать, что правила политкорректности практически исключают употребление в академической среде слова «индейцы»; вместо него полагается использовать выражение first nations («первые народы») или America first nations («первые народы Америки»), почти «перворожденные», что вызывало у меня ассоциации с толкиеновскими эльфами. Я, конечно, согласился, и в ближайшее воскресенье мы выехали в резервацию.

Однако в поселок мы заезжать не стали, а вместо этого въехали в небольшую рощицу с еще голыми деревьями. Надо сказать, что Саскачеван (по крайней мере южная его часть) расположен на северном краю пояса прерий, и леса там достаточно редки, хотя по всему Саскатуну растут прекрасйые ели и кедры. Вскоре мы увидели несколько машин и остановились на небольшой поляне поблизости. Здесь стоял настоящий вигвам (вигвамы тут называют типи) и круглая палатка вроде юрты. Около нее кучковались, разговаривая, индейцы, а вокруг бегали индейские дети. Одеты все были вполне просто и обыденно: куртки, рубашки, джинсы, никаких перьев и прочей экзотики. Правда, на ногах у многих индейцев были мокасины и почти все мужчины заплели волосы в косы; с косичками были и мальчики. Стэн представил меня старейшине, который вполне любезно приветствовал меня, после чего все мужчины по очереди подошли ко мне с рукопожатиями. Поскольку не все участники ритуала еще прибыли, у нас было немного времени, и мы пошли прогуляться к речке. Дорога оказалась плохой: после таяния снега развезло глину и обувь увязала в грязи. Но в кустах гоготали гуси, в голубом небе пролетали стаи журавлей, все дышало весной и поэтому грязь настроения не портила. Дойдя до реки, мы повернули обратно и вновь оказались на поляне перед палаткой.

Индейцы начали снимать одежду в специальной раздевалке недалеко от палатки, мы со Стэном разделись на свежем воздухе. Разоблачаться надо было до трусов, сняв к тому же с тела все круглые предметы (например, обручальные кольца). После этого мы направились в палатку, перед входом в которую был установлен своеобразный алтарь с лосиным (кажется) черепом. В палатке все (пока только мужчины) расселись по кругу. Палатка была увешена разноцветными (по символике сторон света) кусками ткани. Я тоже совершил подношение белой тканью и пачкой табака, и мою ткань также повесили в соответствующем месте палатки — там она провисит до следующей весны, после чего ее сожгут. В центре палатки была вырыта глубокая яма, за ней был установлен еще один алтарь с черепом животного, за которым разместился старейшина, ведущий ритуал. Все повернулись лицом к нему. Стэн объяснил мне, что здесь присутствуют индейцы из разных племен, но преобладают кри, хотя есть и сиу (дакота), и лакота, а сам старейшина принадлежит к анишнабе. Поскольку браки здесь экзогамны, племена понемногу перемешиваются и различия между ними сглаживаются.

Началась так называемая церемония трубки — pipe ceremony, предваряющая все индейские ритуалы. Вначале по кругу пустили тлеющую «косичку» травы, которой каждый должен был окурить себя для очищения. Затем, после произнесения старейшиной ритуальных формул и раскуривания, по кругу пустили трубку с длинным мундштуком; каждый участник ритуала делал затяжку, прикасался трубкой ко лбу и сердцу и передавал ее дальше. После церемонии с трубкой в палатку вошли женщины в длинных рубахах. Один из индейцев начал закладывать в яму в центре раскаленные булыжники, умело орудуя длинными вилами. Я знал, что в данном ритуале камни символизируют предков и их называют «бабушками» и «дедушками». Потом камни обильно полили водой, они зашипели, и по палатке распространился обжигающий жар. Входное отверстие плотно закрыли, и палатка погрузилась в полную тьму. Старейшина начал читать заклинания на языке анишнабе, затем индейцы запели ритуальные песнопения. Когда жар несколько спадал, камни снова орошали водой; с каждым разом становилось все жарче и жарче, словно в хорошо натопленной русской парилке. Мрак, влажность, жар. Материнская утроба. Покой, расслабление мышц, блаженное отдохновение. Первая перинатальная матрица[24], по терминологии Станислава Грофа. Океанический экстаз, эмбрион, парящий в околоплодных водах. Покой, умиротворенность, чувство уюта и полной безопасности. Пот стекает все обильнее, купальные трусы уже настолько пропитались потом, что их можно выжимать. Все тело мокрое. Жарче, жарче, жарче. Сердце начинает биться сильнее, чувство покоя и безопасности сменяется нарастающим беспокойством. Полный мрак начинает пугать. Вдруг — резкая смена настроения: умиротворенность сменяется страхом, клаустрофобией, которой я никогда прежде не испытывал. Кажется, что я навсегда останусь в этом мраке, пространство вокруг сжимается: душно, тошно, страшно. Вторая перинатальная матрица. Жар становится непереносимым, сердце не справляется с нагрузкой. Паника, хотя я сижу совершенно неподвижно… Но тут пение индейцев обрывается, в палатку проникает свет, входное отверстие открывается, вдох свежего воздуха. И я следом за человеком, сидевшим рядом со мной, выползаю на четвереньках из палатки, весь мокрый, пот стекает с тела. Я рождаюсь! Я родился!!!

И вот я уже сижу на свежем воздухе под лучами весеннего солнца, слушаю гоготанье диких гусей, понемногу обсыхаю, расслабленно потягиваюсь. Я слаб и мягок, как новорожденный («Его кости мягки, его мышцы слабы, но хватает он крепко»[25]), я спокоен и умиротворен. Sweat lodge продолжается: за первой следуют еще три все более краткие сессии. Но я остаюсь снаружи: пока с меня довольно. Слушаю пение индейцев, смотрю на лосиный череп.

Когда ритуал заканчивается и все одеваются, начинается угощение, и я с аппетитом ем индейскую похлебку из какой-то дичи, кажется, той же лосятины. Потом снова рукопожатия, прощание, приглашение приезжать еще, и мы со Стэном садимся в машину и возвращаемся в Саскатун. Во мне что-то изменилось. Я действительно заново родился: звуки и краски приобрели новую свежесть и новый колорит. Надолго ли это? Не знаю, но этот опыт, — как блаженство утробного пребывания, так и ужас рождения, — я никогда не забуду.