Я медленно потянулся к ручке дверцы, надеясь, что Скотт расскажет, почему предложил подвезти. На лице его застыла каменная маска, но в глазах мелькали тысячи мыслей.

– Что ж. Спасибо, что подвез…

– Ты так и не закончил историю, – вдруг произнес он.

«Вот в чем дело».

– Историю?

Скотт выключил зажигание и уставился в окно, наблюдая за потоками дождя.

– Тем вечером ты рассказал, что скатился на самое дно. Но где же окончание истории?

– Вот почему ты предложил меня подвезти.

– А что мне еще оставалось? Я вернулся в группу лишь для того, чтобы ее услышать. А ты так и не закончил.

Я откинулся на спинку сиденья.

– Ты вернулся, чтобы услышать мою историю?

– Да.

– Почему?

– А иначе на хрена все это? Ты рассказал о самом ужасном. А дальше? Что находится по ту сторону страданий?

Я поднял голову, нахмурил брови.

– Это личное. Я не делюсь подобным по запросу.

– Но ты бы рассказал об этом в зале, полном незнакомцев?

– Потому что для этого и создана группа. Я не твой личный банкомат счастливой жизни. Я тебя даже не знаю. Если хочешь услышать мою историю, приходи на следующее собрание.

– Я туда не вернусь.

В нем поднимался гнев; холод камня, но вовсе не пламя. Он наклонился вперед, вцепившись руками в руль, и я вновь подумал, что он привык получать желаемое.

– Ну, ладно, – бросил я. – Еще увидимся.

И снова потянулся к ручке дверцы. И тут Скотт положил руку мне на плечо. Я ощущал ее тяжесть даже сквозь кожу куртки. Нервные окончания вспыхнули, посылая импульсы от плеча по всему телу, и волоски на затылке встали дыбом.

– Подожди.

В прозвучавшем слове я услышал треск ледяной брони. А когда поднял взгляд, то заметил то же в глубине голубых глаз. Ему хотелось услышать, что «по ту сторону страданий» что-то есть.

«Надежда. Ему нужна надежда».

Наши взгляды встретились, потом мы вместе посмотрели на его руку, лежавшую на моем плече. Он резко ее отдернул.

– Забудь, – пробормотал он. – Иди, если хочешь.

Но я не двинулся с места. Несколько мгновений мы сидели молча. Дождь струйками стекал по лобовому стеклу. Улица казалась темной и пустынной, лишь свет одинокого фонаря немного разгонял мрак.

– На чем я остановился? – наконец, спросил я.

– Ты отпустил фонарный столб, – тихо произнес он. – Сел в машину и…

– Впервые продался.

Скотт вздрогнул, и я подумал, что, возможно, и ему довелось пережить нечто подобное. А еще я не мог понять, какого черта рассказываю о себе, сидя в машине посреди темной улицы. Но слова вырывались сами собой.

– Я проработал на том углу полтора месяца. Вроде бы не так уж и много, но эти гребаные шесть недель стали худшими в жизни. Однажды ночью у тротуара притормозил отставной коп, работавший под прикрытием. Я так накачался наркотой, что принял его за клиента. Он отвез меня к себе. Но когда я начал расстегивать брюки, он покачал головой и уложил меня на диван. Он не прикасался ко мне, просто накрыл одеялом и сидел рядом, пока я нес какую-то чушь. Его звали Карл, и я довольно долго прожил у него на диване.

Скотт кивнул. Он внимательно слушал, глядя прямо перед собой.

– Когда меня рвало от наркоты, Карл держал мусорную корзину. Когда болезнь превратилась в чудовище, он удерживал меня, а я боролся, кричал и умолял дать мне еще. Я бил его. Называл извращенцем и сукиным сыном. И плакал на его плече. Не помню, чтобы он много говорил. Просто находился рядом. Словно скала, укрывавшая от ужасной бури, трепавшей меня с тех пор, как отец выгнал из дома. За то, что я оказался геем.

Все тело Скотта напряглось, и он медленно повернул голову и взглянул на меня.

– Он тебя с кем-то застукал.

– Да, – проговорил я, вспомнив, что упоминал об этом на собрании тем вечером.

Скотт кивнул.

– Продолжай.

Я слабо улыбнулся.

– Есть, сэр.

Он не улыбнулся в ответ.

– Я проболел несколько дней, и полицейский все время был рядом. Когда худшее миновало, мы поговорили. Или я говорил, а он слушал. Он приносил мне воду и горячую еду. Отвел к врачу, где каким-то чудом меня признали здоровым. Он помог мне восстановиться. Возил на собрания Анонимных наркоманов. Помог получить школьный аттестат и поступить в колледж. Подписал договор, чтобы снять мне жилье. Раз в неделю мы с ним ужинали. Он говорил мало, а я болтал без умолку, пока не понимал, что надоел ему.

Я подавил волну эмоций, накатившую, как всегда, при мысли о невероятной доброте, что проявил ко мне этот незнакомец. И обо всем, что он для меня сделал. Гораздо больше, чем родители.

– Конечно, зависимость никуда не делась. Я боролся с ней изо всех сил, но все равно соскальзывал. И вот однажды Карл не появился на ужине, не позвонил, не прислал эсэмэс. На него это было не похоже. Я поехал к Карлу домой. И обнаружил его на том самом диване, где сам провел несколько месяцев. Сердечный приступ, как мне потом объяснили.

– Черт, – пробормотал Скотт.

– Да, – хрипло проговорил я. Старое горе вновь захлестнуло меня, и я с трудом сдерживал слезы. – Я сел рядом с ним на диван и сказал: «Спасибо». Пока мы были вместе, я нечасто его благодарил. С тех пор я завязал с наркотиками.

Я тяжело вздохнул, снова взяв эмоции под контроль.

Скотт смотрел прямо перед собой, казалось, обдумывая все сказанное.

– Ты завязал ради него.

– Поначалу да, – признал я. – Он умер, и после всего, что он для меня сделал, мысль о возвращении к наркотикам казалась предательством. Словно бы смерть его была бессмысленной. Но потом я держался ради самого себя. Когда решение принято, остается только ему следовать.

Скотт фыркнул, как будто не поверил, и мне показалось, он ждал чего-то еще. Какого-нибудь слова или жеста, чтобы рассказать чуть больше о себе самом. Ведь на собрании он лишь коснулся собственной истории.

– Эй, – медленно произнес я. – Хочешь выпить кофе или еще чего-нибудь?

На долю секунды красивое точеное лицо Скотта смягчилось, и он посмотрел на меня так, будто готов был согласиться. Словно больше всего на свете, пока на улице шел дождь, хотел посидеть в паршивой закусочной за чашкой горячего кофе. Со мной.

Потом он отвернулся, и мне показалось, будто между нами закрылась дверь.

– Мне нужно домой, – коротко и отрывисто бросил он. – Доброй ночи.

Я напрягся, затем застыл на миг, чувствуя себя, как в старые времена. Когда, накачавшись наркоты, выставлял себя идиотом перед кем-то в здравом уме. Как будто меня использовали. Щеки вспыхнули, и я потянулся к ручке на дверце машины.