— Ты же сказал, что не будешь ничего такого делать!

Алексей выпрямился. На лице матери было написано отчаяние, и потому Алексей старался на неё не смотреть.

— Ты же сказал, что простишь!

Алексей вздохнул — мать выдавала желаемое за действительное. Ей хотелось бы услышать от Алексея такие слова, но он не говорил их раньше, он не готов был сказать это сейчас. Он вообще вряд ли смог бы выговорить слово «прощаю». Потому что такого слова не могло быть в мире, где одновременно существуют шрамы на теле его сестры и жизнерадостный самодовольный смех Олега Фоменко.

— Ты нам делаешь только хуже! — вскрикнула мать. — Они же нам теперь житья не дадут, затаскают в милицию! Ты об этом подумал?!

— Хуже, — сказал Алексей, — это если молча терпеть всё, что они делают. Я терпеть не буду, — он хотел ещё сказать о том, как таскал в армейском блокноте детскую фотографию сестры с широко раскрытыми наивно-прекрасными глазами, а потом вернулся и увидел шрамы, и увидел, что в глазах сестры поселилась боль, что память о случившемся лежит будто камень на сердце, и тяжесть эта не проходит. Страшнее преступления Алексей представить не мог, а потому должен был найтись ответчик за случившееся. И ответить за это. Алексей хотел бы все объяснить на словах, но вышло бы слишком долго, а трепать языком Алексей не любил, да и времени у него не было.

— Когда они придут, — сказал Алексей уже в дверях, — ты им объясни, если они ещё не поняли. А Алену кто тронет — так я этого сынка полковничьего просто убью.

Часов в пять утра соседская собака тревожно загавкала, а затем улицу перегородили два «уазика» и «Волга». Хмурые омоновцы топали сапогами по дому, ворошили вещи, задавали вопросы. Потом появились какие-то милицейские начальники, тоже ходили по дому, стучали кулаками по столу, грозились какими-то статьями. Мать слушала их, потом резко встала из-за стола и пошла на кухню чистить картошку. У неё вдруг совершенно пропал страх перед этими плотными громкоголосыми мужчинами, их слова стали для неё абсолютно ничего не значащими. Неожиданное спокойствие охватило её, и даже сожаление по поводу несостоявшейся свадьбы Алексея, сожаление по поводу других приятных событий, которым теперь не суждено было сбыться — все они незаметно растворились, исчезли. Вместо них появилось некое подзабытое чувство, заставлявшее ровно держать согнутую заботами спину и свысока посматривать на озабоченных ментов.

Кажется, это чувство называлось гордость.

Все это полковнику Фоменко сильно не нравилось. Дурацкая проблема разрасталась как снежный ком, и это в то время, когда собственных дел у полковника было невпроворот.

Одним из этих дел был допрос гражданина Айрапетова, подозреваемого в организации незаконного сбыта наркотических веществ в особо крупных размерах. В связи с особой важностью дела Фоменко лично допрашивал сомнительного гражданина.

Айрапетов приехал на джипе с двумя телохранителями, однако в кабинет Фоменко вошёл один и даже как будто с волнением.

— Так-так, — деловито сказал Фоменко. — Ну что, гражданин Айрапетов, будем дурака валять или будем признаваться?

Айрапетов поморщился:

— Тебе все шуточки, Валера, а у меня вторая машина так и не пришла.

— Придёт, куда денется.

— Я тоже надеюсь, что она никуда не денется… Товара на двести штук баксов, это тебе не семечки.

— Не семечки, — согласился Фоменко, наблюдая, как Айрапетов вынимает из кейса тонкую пачку бумажных листов — протокол допроса, написанный айрапетовскими адвокатами. Полковник расписался на протоколе, не переставая успокаивать нервного Айрапетова насчёт второй машины.

— Как будто у тебя одного проблемы, — сказал Фоменко. — Вот у меня…

— Знаю я твои проблемы, — махнул рукой Айрапетов. — Туфта, а не проблемы. Твой пацан девку трахнул, а её брат-чудик теперь Олежку кастрировать хочет — так?

— Примерно.

— Мне бы твои проблемы, — вздохнул Айрапетов.

— На, бери, — предложил полковник. — А я тебе машину найду.

— Без балды? — оживился Айрапетов. — Серьёзно?

— Я всегда серьёзен.

— По рукам. Только что мне с этим чудиком-то делать? Твоим ментам сдать?

— Не надо никого никому сдавать. Просто найди и… Чтобы я больше никогда о нём не слышал.

— Что, такой гад?

Полковник сделал жест, означавший, что он не хочет больше ничего слышать об этой идиотской истории. Айрапетов понял и вышел из кабинета в слегка улучшившемся настроении.

Фоменко смотрел из окна, как подозреваемый садится в джип, и думал — правильно он сделал или нет? Полковник сомневался не насчёт судьбы Алексея Белова, а по поводу странного предложения, которое было ему сделано в лифте городской прокуратуры. Нужно было сказать об этом Айрапетову или нет?

Поразмыслив, полковник решил, что Айрапетова ставить в известность не следовало. Если представить всю их систему в виде лестницы, то Айрапетов оказывался на ступень ниже полковника, поскольку полковник прикрывал Айрапетова. Самого полковника Фоменко так же прикрывали люди на более высоких ступенях — и вот им-то и нужно было бы рассказать про встречу в прокуратуре.

Однако что-то удерживало Фоменко от немедленной передачи информации наверх. То ли смутное ощущение опасности, то ли такое же смутное предчувствие, что у той неожиданной встречи в прокуратуре могут быть последствия, выгодные именно для него, Фоменко, а не для всей многоступенчатой лестницы прикрывающих друг друга официальных и неофициальных лиц.

В результате звонить Фоменко никому не стал. Позвонили ему — из пансионата «Родник».

Алексей вышел из магазина, запихивая в сумку буханку чёрного хлеба, и поначалу даже не заметил этой штуки, пробежал мимо. Но потом вернулся, остановился и внимательно прочитал.

Со стены на Алексея смотрело недавно наклеенное объявление, небольшой плакат с фотографией посередине. С фотографии чуть исподлобья смотрел сам Алексей — таким он был пару лет назад. Снимок был позаимствован из военкомата, а вот текст к фотографии писали явно в другом месте. Алексей прочитал, что он теперь является особо опасным преступником, представляющим опасность для общества. Жителям города предлагалось звонить по номерам контактных телефонов и сообщать информацию о скрывающемся преступнике. Вознаграждения пока не предлагалось, но Алексей подумал, что вскоре дойдёт и до этого.

Рядом остановился подслеповатый пенсионер с авоськой и стал разглядывать плакат, читая полушёпотом текст:

— …возможно, во-о-оружен…

Да уж. Буквально до зубов. Алексей неспешным шагом двинулся к автобусной остановке, ища по карманам мелочь на проезд… Внезапно он понял — ему не нужно идти к этой остановке. Оттуда ходят автобусы домой. Туда, где мама, Алена… И взвод омоновцев в засаде. Не туда повели его ноги, не туда… А куда? Хороший вопрос, задуматься над которым у Алексея раньше не было времени.