– У нее неплохое тело для женщины, которой стукнуло пятьдесят, – без всякого выражения заметила она.

– Сорок два, – поправила ее Сарита. – Но посмотри на него! Я уж и забыла…

Она вздохнула и отвела взгляд от зрелища, смотреть на которое становилось неловко.

– Он был еще совсем ребенок, – сказала Лала.

– Ему было уже далеко за двадцать, – защищаясь, ответила Сарита.

– А когда ты вышла за него?

– Ну, тогда ему было уже далеко за десять. Очень даже далеко за десять.

– А ты-то была зрелой женщиной, матерью девятерых детей. Девятерых!

– Он так в меня влюбился…

– Он влюбился в свое представление о тебе – и мы обе это знаем. – Лала глядела Сарите в глаза, не обращая внимания на парочку в постели. – Попал под чары. Куда было бедному парню деваться!

– Представления – это все, – тихо и задумчиво произнесла Сарита.

– Я рада, что ты с этим согласна.

Полных губ Лалы коснулась вкрадчивая улыбка. Она начинает задавать тон этой экскурсии, начавшейся так внезапно и подозрительно. Лала не любила участвовать в таких предприятиях. Представшее ей примитивное зрелище липкого зарождения жизни отвратительно, но без него не попасть в сновидение, которым она должна будет однажды завладеть и потом управлять.

Вдруг юноша вскрикнул на пике наслаждения, и в то же время раздался один, потом другой вопль его жены, выгнувшей спину и выбросившей руки вверх, к потолку.

– Что с тобой? – закричал он. – Что я сделал?

– Свет! Ты видел свет? Он появился ниоткуда и вонзился мне в живот! Я вся от него горю!

Сара, которой когда-то была Сарита, опустила руки и крепко сжала мужа в объятиях.

– Mi amor, что страшного в свете? – прошептал он.

– Меня коснулся Бог. У нас будет ребенок.

Громко рассмеявшись, Хосе Луис подхватил жену под ягодицы и бросил обратно в постель.

– Чтоб узнать об этом, не нужно небесного света.

– Да, у нас будет еще один, он будет…

– Тринадцатым? – опередил ее он, посмеиваясь.

Они уже успели увеличить Сарин выводок на троих сыновей.

– Вот именно! Он будет тринадцатым. Не смейся, тут действует Божественная сила! Тринадцать! – важно повторила она. – Хватит смеяться!

Сарита слушала, как разговаривают муж и жена, как поскрипывает кровать, и вспоминала.

– Да, так началась жизнь Мигеля, – сказала она едва слышно. – Но сколько всего произошло до того.

– Мы здесь, чтобы увидеть события жизни твоего сына, а не женщины по имени Сара, – холодно ответила ее спутница, с безучастным лицом смотревшая на супружескую пару в постели.

– Нечего нам тут глазеть! – сердито сказала Сарита, поднимаясь к единственному крошечному окошку, впускавшему прохладный воздух.

За стенами дома ночь баюкала мир в своих огромных объятиях. Черноту неба пронзали несколько разбросанных по нему звезд, в тишине два раза тявкнула собака и тут же замолкла. Сарита прониклась чувством одиночества, навеянным этой тишиной. Хосе Луис любил ее дерзко, преданно и непрестанно. Ей так хотелось снова услышать звуки этой любви, почувствовать ее полноту. Она помнила, как щедро он любил ее, но вряд ли могла бы сказать, что отвечала ему тем же. Чаще она лишь снисходила к его самозабвенному чувству. Он уважал свою жену, был ей другом и помощником в трудах и воспитании детей, но кем была для него она?

Лала одобрительно кивнула:

– Правильно, отвернись. На то, что здесь происходит, неприятно смотреть, потому что оно противоречит знаниям. Нам нужно было вернуться к началу, а это вот, как я понимаю, и есть как бы начало. – Она с радостным блеском в глазах взглянула на Сариту. – Но я лично предпочитаю, чтобы начало было, например, вот таким!

Сарита обернулась и, к своему изумлению, обнаружила, что в комнатке больше нет ни кровати, ни свечи, ни двух любовников. Теперь это была кухня, залитая светом утреннего солнца. А вот она сама, опять много лет назад, стоит у печки, в которой потрескивают дрова. И, что удивительно, она не беременна. Когда же это было?

По радио играла музыка, молодая женщина готовила еду на день и напевала. За кухонной дверью, на маленьком дворике, кричали и смеялись дети. С улицы доносились гудки и шум автомобилей. Старая Сарита смотрела, открыв рот от удивления. У ног матери играл малыш. Он то сидя возился с солдатиками, на которых облупилась краска, то вставал, стараясь удержаться на ногах, и делал несколько шагов к печке. Его мать что-то громко крикнула в открытое окно другим детям и улыбнулась, с гордостью глядя на сына, который был еще почти совсем младенцем.

– Мальчик мой, солнышко, – тихо и нежно сказала она. – Какой ты умница! Такой сильный, красивый, умный!

Ободренный тоном ее голоса, ребенок сделал еще один шаг, потом еще один. В дом вбежал мальчик лет пяти или шести и, стянув со стола тортилью[16], опрокинул стул.

– Эй! – крикнул он на бегу. – Обезьянка снова пошла!

Двор ответил взрывом веселья. Малыш узнал этот звук и засиял от восторга. Это были те же чудесные звуки смеха, что раздавались всякий раз, когда он вставал, падал или что-то невнятно лепетал. Всякий раз, когда его семья смеялась, смеялся и он. Он мог бы смеяться целую жизнь, и все было бы мало. Рассчитывая именно на такую награду, он нашел устойчивое положение, поднял крохотные ручонки и сделал еще два неверных шажка. Добравшись до матери, он уцепился за ее сильные ноги, перестав от радости дышать, и зарылся лицом в складки ее юбки.

– Молодчина какой! – воскликнула она, и из-за двери раздался хохот.

Она засмеялась, засмеялся малыш, и вся вселенная, ликуя, пустилась в пляс.

– Вот видишь! – сказала мать, поглаживая его по маленьким щекам. – Сильный, красивый и умный. Про это весь свет знает!

Глядя на эту сцену, Сарита сказала с нежностью:

– Да это дни, когда Мигелито только начинал ходить. Из младенца превращался в мальчика. – Она глубоко вздохнула. – Потом он научится проказничать, как и братья его, – им очень нравилось его изводить.

Она улыбнулась нахлынувшим воспоминаниям, и свет в комнате замигал. Лала прервала ее воспоминания:

– Хватит! Дорогая моя, мы тут не просто для того, чтобы посмотреть, как начинается банальная пора мальчишества. Слушай!

Они снова посмотрели в сторону матери и ребенка. Маленький Мигель протянул ручку к печи и отдернул ее, пораженный тем, что она, оказывается, обжигает. Он понял, что так делать опасно, и глаза его расширились от удивления.