Я не знаю, кем он был до Революции. Может быть чиновником или бездельником-дворянином, а возможно блестящим офицером гвардии. Но грянула революция, подул очистительный ветер Октября, и он оказался у разбитого корыта. Не умея ничего делать, пошел в продавцы газет, чтобы заработать на хлеб и воду.

Тогда газетных киосков не было. Газеты продавали мальчишки, шнырявшие по улицам и трамваям. Они задорно кричали: «Дневник княгини Вырубовой!», «Черная кошка!» Ах, эти мальчишки! Они отвергают привычное, обыденное. Им подавай только яркое, фантастическое. Самое малое, на что они согласились, так это на графский титул автора каких-либо мемуаров. Тогда часто печатали воспоминания и исповеди «бывших»[28].

Новое поколение людей, живущих в благоустроенных квартирах, почти забыло страшные рубежи прошлого. Ну и отлично, что это почти забыто.

9

Но наступил бархатный сезон. Вместе с сиренью расцвели белые ночи. Я стал ужасно гордым и самостоятельным. Постелив газеты в зарослях любого парка, я безмятежно засыпал. Хотя моя спальня была открыта всем ветрам, я не боялся ограбления. Это широкое общение с природой благотворно действовало на мой организм. Меня не мог одолеть даже самый захудалый насморк. Возможно, что такой спартанский образ жизни наложил отпечаток на всю дальнейшую жизнь.

Все эти ковры, хрусталь, серванты с показной посудой не производят на меня неотразимого впечатления. Все это суета и стяжательство, отнимающее у людей в жилище воздух и пространство. Была бы чистая комната, немудреный стол и пара стульев (один для гостей). Ложе для спанья. Ну, и как признак зажиточности – пара кружек (одна для гостей) и хватательные и режущие инструменты в виде ложки, ножа и вилки.

Для моего гардероба хватит трех крючков на вешалке (один для гостей) и чемодана для белья.

Вот за полки с книгами и за цветы на подоконнике голосую обеими руками и даже за герань, ошельмованную критиками всех времен.

Я понимаю, что в этом вопросе безнадежно отстал и недалеко ушел от бочки Диогена. Но уже поздно прививать себе вкус нэпмана и менять свое обывательское существо. А по совести сказать, такого желания никогда не имел и не имею.

В тот период своей разгульной жизни я питался за счет нарпита[29]. Тогда столовые имели неплохую привычку держать на столе, покрытым белой скатертью, нарезанные черный и белый хлеб, горчицу, соль, перец и графин с кипяченой водой в содружестве со стаканом.

Предполагалось, да это так и было, что ко всему этому посетитель попросит первое, на второе свиную отбивную и завершит пиршество стаканом киселя. И все это ему обойдется в 35 копеек. Но такие посетители, как я, считали безнравственным обременять такими просьбами официанток из уважения к их женскому существу. Да можно было и обождать обслуживания. Нужно было только немного вооружиться терпением.

Перец, соль и горчицу я не употреблял, великодушно оставляя столовой. Бухгалтерия могла смело заносить мою щедрость в графу прихода или прибылей. По моему разумению, хлеб и вода были дешевле всего остального и являлись продуктами отечественного производства.

Но я не финансист, а поэтому, возможно, допускаю грубую ошибку в подсчетах. И если это так, то остается только просить дирекцию столовых простить мне это заблуждение. Я очень надеюсь на снисходительность, потому что в дирекции сидят и кормятся не мелочные люди. С тех пор многое изменилось в общественном питании. Возможно, доля вины в этом лежит и на моей совести.

В июле, выйдя из столовой на Петроградской стороне, после такого необременительного обеда, я был остановлен братом Александром. Он удивился, увидев меня. Брат считал, что я по-прежнему обитаю в Витебске.

Вот появилось и еще одно пристанище на Мытнинской набережной в студенческой республике Ленинградского университета.

В это время ближайшим моим другом был одноклассник Нисон Левант. Он тоже приехал в Ленинград и жил на птичьих правах, как и я. В поисках работы мы еще больше сблизились. У него по сравнению со мной было одно важное преимущество. Он хорошо рисовал, и ему удавалось кистью подхалтурить в клубах.

Мы с ним бесполезно клянчили на бирже труда, чтобы нас поставили на учет. Но кто из чиновников биржи мог это сделать, если мы не были даже членами союза[30]. Это тогда имело решающее значение.

В один из дней мы решили, что я должен ехать в Москву на прием к М. И.Калинину.

Мое путешествие началось великолепной белой ночью. Минуя билетные кассы, я сел на скорый поезд, но так же скоро меня попросили о выходе. Пришлось пересаживаться на товарняк. Но там мы не сошлись характерами с кондуктором.

Это был страшно сварливый, неуживчивый человек, который во время движения поезда по крышам вагонов добрался до тормозной площадки, где я уютно устроился. Он не мог примириться с тем, что я еду без билета, хотя великолепно знал, что на товарный поезд билетов не продают. Проводник, наверно, сразу после рождения привык забавляться не погремушкой, а солидной железякой. Поигрывая этой железякой, он предложил мне сматывать удочки, хотя такая рыболовная снасть ожидала меня в магазине. При этом он наговорил столько душевных пламенных слов, которых хватило бы на поддержку паровозной топки на нужной температуре, по меньшей мере, на сто километров пути. Я из скромности не вспоминаю эти задушевные слова. Пришлось на ходу поезда распрощаться с товарняком.

Когда мне надоело шлепать вдоль железнодорожного полотна, я свернул в сторону и завалился в душистую траву. Ночь была теплой, и под балакающие напевы кузнечиков я беспробудно спал до встречи с отдохнувшим солнцем. Было чудесное настроение: я не опаздывал ни на один поезд, проходивший мимо.

Все шло нормально для такого туриста как я. Теперь бы сказали для «дикаря». Но я решительно отвергаю этот титул. Ну какой я дикарь, если окончил семилетку и не бегаю в одних трусах с копьем в руках по лесам Среднерусской возвышенности.

И все же в Вышнем Волочке, где я остановился, чтобы духовную жажду к путешествию подкрепить чисто материальным, я привлек к себе внимание официального лица. На привокзальной площади меня остановил молодой, энергичный товарищ, одетый в цивильное платье. По его манере разговаривать я понял, что это агент уголовного розыска. Он мне откровенно заявил, что встречаться со мной больше не желает, не только сегодня, но и всю последующую жизнь. Он убедительно советовал продолжать прерванное путешествие. При этом он как-то странно смотрел на мой костюм, больше чем на меня. Видимо, в этом городке моды значительно отличались от покроя моей одежды.

В этом откровении мне было неясно только одно: если этот городок перестанут посещать туристы подобные мне, то отпадет необходимость существования учреждения, в котором молодой товарищ получает зарплату. Но наверно, даже в таких городках хватает забот не только о путешествующих, но и о других гражданах, одетых в абсолютно модные одежды.

Мне, наконец, подумалось, что работник уголовного розыска обласкал меня этим заявлением из личной неприязни ко мне. Но скорее всего, это было следствием семейных осложнений, а не отсутствия гостеприимства. Во всяком случае, даже по непроверенным до конца летописным данным, этот славный городок славился гостеприимством во время правления княгини Ольги в 964 году от Рождества Христова[31].