— Хорошо, — Герард снял со спинки стула подле стола накидку с капюшоном, однако не ту, что кому-то из девочек Боро принадлежала, а новую, тёплую, чёрную с блестящей застёжкой в форме розового бутона. Аверил не особенно понимала в стоимости одежды, но сразу догадалась, что и накидка, и простое тёмно-синее платье, что надеть пришлось, и крепкие кожаные туфли, и содержимое саквояжа несколько дороже того, к чему привыкла Аверил.

Герард же сам набросил накидку на плечи девушки, расправил и застегнул, коснулся убранных в узел волос, лёгким движением приглаживая выбившиеся — и когда только успели? — прядки. Аверил видела, как ожидающий возле двери Торнстон наблюдает за ними, с искренним удивлением и любопытством, живым, будто жадным каким-то.

— Ты поедешь с Торном, он отвезёт тебя до самого места и присмотрит за тобой, пока я не найду возможности приехать, — Герард говорил негромко, ласково, словно с дитём малым.

— А… ты?

Нет, Аверил слышала уже, что другой собрат отвезёт её в Афаллию, но раньше казалось почему-то, что Герард поедет если не с ними, то следом. Просто ему нужно ехать одному, дабы подозрений не вызывать… а оно вон как.

— А мне, хочу я того или нет, придётся вернуться в столицу. Тарийская партия ещё не окончена и…

— Не видать ей ни конца, ни края, — добавил Торнстон насмешливо. — Гложет меня сомнение великое, что не получат старшие ни от Тарийи, ни от Сарийи того, чего хотят. Гиблое это дельце, как бы там Рейнхарт ни уверял в обратном.

— Я должен остаться, Аверил. Как только представится возможность, я обязательно приеду к тебе. Ты будешь в безопасности, жить тихо и уединённо в моём доме на севере Афаллии. О нём мало кому известно, приезжаю я туда нечасто, от случая к случаю, и потому едва ли кто-то решит его проверить, — Герард надел капюшон на голову Аверил, расправил складки.

Неправильно всё, совсем неправильно.

Невольниц не отсылают за тридевять земель, точно и впрямь о безопасности их тревожатся, отмеченных не отпускают в неведомые края, словно ни укус, ни отметка эта не имеют никакого значения.

— И когда ты приедешь? — уточнила Аверил. Как это так — «как только представится возможность»?

Что ей там делать? Смиренно ожидать хозяина, будто собака, дом в отсутствие владельцев сторожащая?

— Как смогу, — Герард коснулся её губ нежным бережным поцелуем, отступил в сторону и мягко к двери подтолкнул.

Гостиницу, подобно борделю, покидали через заднюю дверь, только за приоткрытыми воротами тесного освещённого дворика, куда вёл чёрный ход, уже стоял экипаж. Герард проводил собрата и Аверил до кареты, Торнстон первым забрался в сумрачное нутро салона. Герард на мгновение притянул Аверил к себе, снова поцеловал и вдруг насторожился, отпустил и резко обернулся.

— Стой, где стоишь, если жизнь дорога, — процедил тихо, и Аверил, из-за спины проклятого высунувшись, заметила сгорбленную фигурку, прижавшуюся к каменной ограде гостиничного двора.

Заметила нелепый мужской костюм, поношенный и явно владельцу великоватый. Заметила прядки светлых волос, выбивающихся из-под полей широкополой шляпы, и яркие зелёные глаза на хорошеньком личике.

— Шерис?

Суккуба подняла голову, но приблизиться не решилась.

— Я уж думала, тебя увезли в столицу или куда похуже, — произнесла Шерис, и горькая усмешка искривила губы.

— Ты её знаешь, Аверил? — спросил Герард, и Аверил кивнула торопливо.

— Это Шерис, она… моя подруга.

— Из борделя? — проклятый прищурился, всматриваясь в суккубу. — То-то лицо знакомое.

— Нам, мессир, выбирать не приходится, — парировала Шерис и выпрямилась, расправила плечи.

— Я только попрощаюсь, — выпалила Аверил и, увернувшись от протянутой было руки Герарда, бросилась к Шерис.

Обняла крепко единственное существо, ставшее для неё дорогим в этом мире, полном людей и нелюдей и при том совершенно пустынном, словно давно заброшенное поселение, единственную душу, что была добра к невольнице, заботилась и поддерживала, точно старшая сестра, которой Аверил не дали боги.

— Как ты нашла меня? — прошептала Аверил.

— Тут всем известно, где останавливается проклятый. Я надеялась лишь, что тебя сразу не увезут.

— Я уезжаю.

— Да уж вижу. Но не говори куда, иначе, боюсь, проживу я недолго.

— Что? — Аверил отстранилась от Шерис, посмотрела удивлённо.

— Ничего, — качнула головой суккуба. — Не думай об этом и поезжай с миром, всё равно ни мне, ни тебе не дано остановить происходящее. Пусть твоя богиня будет милостива к тебе. И… если он станет плохо с тобой обращаться, не терпи, Аверил. Уходи немедленно, беги куда угодно, но не терпи, не позволяй ему унижать тебя, делать то, что будет причинять тебе боль, не суть важно, физическую или моральную. Хорошо?

Аверил вновь кивнула.

Соврала ведь.

Будет терпеть, как терпела отчима и деревенских, как терпела прежние насмешки и презрение, боль и унижение.

— В добрый путь, Аверил, — Шерис ласково улыбнулась на прощание и Аверил неуверенно отступила к карете и проклятому.

— Береги себя, Шерис, и пусть твоя богиня тоже не забывает о тебе.

Герард помог Аверил подняться в салон, глянул искоса на суккубу.

— У вас разные боги? — уточнил неожиданно.

— Да. Шерис… не человек, — ответила Аверил, устраиваясь на сиденье напротив Торнстона.

А о происхождении Шерис проклятому лучше и не знать. Вдруг попытается вернуть Шерис в тот клан, из которого она сбежала когда-то?

— Понятно. Надеюсь, ты будешь ждать меня, Аверил, — и Герард, кивнув Торнстону, закрыл дверцу.

Экипаж тронулся. Аверил откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза, чувствуя, как подступили непрошеные слёзы, как всколыхнулась внутри волна страха перед неизвестностью, перед изменениями, слишком стремительными, неумолимыми, чтобы она и впрямь могла их остановить.

Север Афаллии на диво мало отличался от Тарийи, разве что лето здесь было настоящее, солнечное, жаркое, не то что в княжестве, где из трёх летних месяцев полтора шёл дождь да небо хмурилось сутками напролёт. Правда, Торнстон говорил, что на юге намного жарче, а чтобы совсем жарко, так это надо в саму Альсиану ехать. И рассказывал про апельсиновые деревья, экзотические орхидеи, яркие что весенние бабочки, загадочные колючие кактусы, агаву и другие растения, которых на севере не бывает, если только в специальных садах-парниках.

Рассказывал о море, бескрайнем бирюзовом зеркале на юге и тяжёлой седой глади на севере.

О людях, таких разных и таких одинаковых, словно то море — каким бы оно ни было, всё равно солёная вода, не знающая удержу стихия, что могла быть милостива к дерзнувшим оказаться на её пути, а могла и уничтожить, стереть с лика земного и из памяти человеческой.