не для того, чтобы лучше слышать себя, а для того, чтобы не видеть ужасных тварей, он вёл свою песню к финалу. А страшный отсчёт между тем продолжался.

– Соловей! В сад вползла пятнадцатая змея!

– Только бы мне хватило времени… – думал он.

– В сад вползла двадцать восьмая змея!

– Я допою. Осталось четырнадцать тактов…

Жуткая ночная борьба одного маленького соловья против множества страшных змей, словно прение Живота со смертью, подходила к развязке.

– Соловей! В сад вползла последняя змея!

Все смолкло. Мелодия прервалась. Но ради этой финальной паузы она и создавалась. И, выждав положенный миг, соловей взял последнюю ноту и замолчал. Песня кончилась. В это мгновение змеи бросились на него.

…Но соловей, подобно собственной песне, взмыл невредимый в высокое небо и скрылся средь звёзд. И музыка полетела за ним, покинув сад, переполненный змеями. Он смог закончить её.

Змеи торжествовали, но теперь, без соловья, зачем был этот сад? Тело жило, но душа покинула его. А тело без души имеет небольшую ценность. И вскоре змеи и сами поняли это.

Наутро над землёй взошло солнце. И змеи, никогда прежде не знавшие света, в панике бросились к своим норам от его слепящих лучей. Забившись глубоко во тьму, они стали ждать, когда снова настанет ночь. Но какой-то путник, а может ангел, посланный Богом, проходя мимо их мрачной пещеры, повинуясь непонятному наитию, завалил вход в неё огромным камнем. И злые змеи навечно остались погребены под землёй.

И тогда соловей, словно изгнанный император, вернулся в свой сад. И опустившись на куст шиповника, снова исполнил ту песню, которая была важнее, чем жизнь.

…Эту историю рассказал мне мой друг – старый писатель. Вот уже много лет он работал над своим главным и лучшим произведением, которое всё не мог закончить. И это тревожило старика. Ведь ради этой книги он жил. Изнурённый болезнями и годами, он понимал, что его время кончалось, и очень боялся не успеть. Он писал по ночам, усердно и напряжённо ведя свою книгу к финалу, и однажды признался мне, что каждую ночь видит вокруг себя змей…

2012 г.

Цикл рассказов «Зарисовки из жизни кота в России»

Кот и масленица

Пришла масленица! Сырная неделя с разгульными развлечениями, весельем, пестрыми балаганами, снежными крепостями и, конечно, блинами. Блинами жирными, румяными, со всем на свете, что есть на Руси – со сметаною, с медом, с творогом, с варением, и, конечно, с икрой: черной, красной, розовой, щучьей. С вином, с водкой, с гармошкой и тройками, с потешными боями и огненными колесами… Эх! Гуляй, русские! Будет Великий пост.

Было начало марта. Зима уже чувствовала завершение своей власти, и медленно, шаг за шагом, уступала священной весне. Зазвенели днями капели с крыш деревенских домишек, появились первые робкие проталины, домашняя скотина приободрилась, чувствуя грядущие жизнь и тепло. Но все же еще было студеное время: ночью трещал мороз, по утрам все схватывалось наледью, и не дай Бог, в темное время оказаться в степи на ледяном ветру, пронизывающим насквозь холодом.

В доме с мезонином кот лежал у печки, прикрыв нос лапами. Из-под двери задувало, и щекотало усы, но перелечь на другое место коту не хотелось. Ему было лень. И потому прикрыть нос лапами было лучшим решением, чтобы студеный воздух не попадал в ноздри. Коту что-то снилось. Он наелся блинов, и вылакал мисочку молока. Он спал час, два, три… И все слаще становился сон, но веселый шум, донесшийся с улицы, достиг его ушей, и кот, встрепенувшись, проснулся.

Заинтересовано прислушиваясь, он уставился на окно. Звук определенно долетал с улицы. Кот подбежал к двери и стал мяукать, требуя, чтобы его выпустили на прогулку. Дверь приоткрылась, и кот выскользнул во двор.

Влажный мартовский снег еще покрывал землю, но под несмелыми солнечными лучами, белый ковер серел и медленно оседал. Осторожно ступая мягкими лапами, проваливаясь в сугробы, кот стал пробираться через сад в ту сторону, откуда доносился смех и еще какие-то звуки. Подойдя чуть ближе, кот понял, что это песня, но о чем она было пока непонятно.

У околицы девушки встречали масленицу: три в тулупах и ярких платках и одна в полушубке с непокрытой головой и косой до пояса. Все красивые и молодые. Весело смеясь, они пели звонкими голосами:

Летел кулик из-за моря,

Принес кулик девять замков.

Кулик, кулик!

Замыкай зиму, отворяй весну,

Тепло летечко…

«Понедельник – встреча» – подумал кот, внимательно смотря на девушек. Он вслушивался в слова, казавшиеся такими прекрасными и полными смысла. И этот кулик, который летел… Кот несмело попробовал подпевать: «Кулик, кулик…». А девушки пели песню по кругу.

Загадочная песня, да затейливая. То, что кулик летел – это коту было прекрасно понятно (и наверняка кулик был хороший, да жирный), то, что он летел из-за моря было представить уже сложней, но кое-как получалось, а вот про замки было решительно непонятно. Но это было коту все равно, песенка словно заворожила его.

Вскоре девушки ушли, а кот расстроился, ему хотелось еще. Он выбрался из-за изгороди, сел у дороги, и стал петь сам, как запомнил:

Летел кулик из-за моря,

Летел кулик из-за моря…

Раз про замки было непонятно, то кот про них и не пел. Потом он убрал и «из-за моря». «Летел кулик… Летел кулик…» – пел кот. Потом и это показалось ему слишком длинным и он сократил еще. «Кулик, кулик, кулик, кулик, – голосил кот по кругу, и иногда добавлял басом, как иподьякон: – Тепло летечко!». А потом начинал сначала. Песня про кулика ему очень нравилась.

По дороге проезжали дрожки, в которых сидел молодой подпоручик с хорошенькой барышней. Повернувшись к ней, он сказал: «Коты орут. Март-с».

Кот и сорока

Определенный этап в жизни кота занимала вражда с сорокой, которая жила в лесу на березе. Кот считал эту птицу довольно наглой и вороватой, и, надо сказать, имел к тому некоторые основания. Борьбе с ней он посвятил целое лето.

В ту пору кот жил на даче под Гельсингфорсом – базой русского Балтийского флота. Там же неподалеку жила и сорока. В окрестностях были хвойные леса и голубые озера, в которых плавала чудесная рыба с серебряной чешуей, ее можно было даже потрогать лапой и попытаться вытащить из воды. Но главным было не это. Главной ценностью этих мест, как слышал кот, была «стратегическая глубина для Санкт-Петербурга», об этом