– Вам не нравится? – удивленно спросил полковник. Тоже мне, меломан. Он даже не заикнулся ни разу, видимо, поддерживал ритмичный музыкальный фон на время нашей беседы.

– Не знаю, не думала об этом, в смысле, нравится не нравится, – я скосила глаза на Кальпурнию, дескать, нравится ли ей песня. Кажется, матроне тоже не нравится, Кальпурния явно не переносила современное искусство. Если бы не вышла замуж за Цезаря, сейчас бы не слушала всякую чушь против своей воли.

– А мне очень нравится. И моей супруге тоже, – сообщил Баландин. Я мысленно порадовалась за полковника и его жену. Бог ты мой, у такого еще и супруга какая-то имеется!

– Можно провести конференцию частных охранных предприятий. Организовать выставку специальных средств. Продать их другим организациям. Получится большая прибыль, – сказала я вслух. Словно уже решила отработать свои кровные триста баксов.

И тут я испугалась. Баландин скорчился в своем кресле, съежился, вытянулся, забился, как разогнутая пружина, все это он проделывал в обычной своей манере, глотая воздух и шлепая помертвевшими губами. Кальпурния жестко прищурилась. Наконец-то она увидела своего мучителя в унизительном положении. Долго же она ждала этого благословенного момента. Дождалась. Счастливая. Я вежливо улыбнулась.

– Константин Иннокентьевич, я что-то не так сказала? Конференция выправит положение «Кальпурнии», мы привлечем клиентов, распиарим наши возможности, будьте уверены. Деньги потекут рекой. Мы сможем заняться охраной банков на взаимовыгодных условиях. Заводы и фабрики встанут в очередь, чтобы получить наши услуги.

Я спокойно излагала доводы. Мне нравилась собственная идея: если я смогу претворить в жизнь свежую концепцию – мои ставки на рынке труда заметно возрастут.

– И-и-и-иииии… – протяжный всхлип Баландина перекрыл хрипатый бас Расторгуева.

– Инесса, – подсказала я, стараясь оставаться безупречно вежливой.

– Инесса, – подхватил Баландин, – какие специальные средства вы собрались продавать на выставке?

Полковник справился с очередным приступом. А певец – с поставленной задачей, все-таки дошел. Кажется, он никак не мог дойти до дома. Где у него этот дом находится? Кальпурния заговорщически подмигнула мне, видимо, она встретила во мне избавительницу от каторжного пребывания в охранном предприятии. Она явно хотела сбежать из этого дома. Кальпурния, видимо, взяла меня в тайные сообщницы, могла бы и не подмигивать, я и без нее знаю: если две женщины смогут договориться между собой, то вдвоем, в одной связке они способны сдвинуть земной шар с оси. Легко. И межгалактическая катастрофа обеспечена.

– Наручники, резиновые дубинки, газовые баллончики, бронежилеты, пистолеты, в конце концов, – раздраженно бросила я. Надо же – полковник, хоть и отставной, а в спецсредствах абсолютно не разбирается.

– В «Кальпурнии» ничего нет, даже наручников, – сказал Баландин, изо всей силы плюхнувшись головой на спинку кресла. Голова отвисла назад, тело выгнулось, ноги выехали из-за стола. Я удивленно воззрилась на разъехавшееся туловище полковника. Невиданное зрелище – полковник, распавшийся на отдельные части, без сердцевины. Можно продавать редкий экспонат на выставке достижений народного хозяйства.

– А как же вы охраняете коммерческие фирмы? – я задала, в общем-то, идиотский вопрос. Охранное предприятие без специальных средств – это что-то новое и экстремальное на рынке охранных услуг.

– Оружейная комната еще не оборудована, наручники потеряли, дубинок у нас никогда не было. Пистолеты мы не закупали. Хранить негде. Запрещено. Охраняем клиентов голыми руками, – терпеливо объяснял Баландин, слишком терпеливо, будто с полоумной разговаривал.

– А-а-а-а… – понеслось по комнате, эхом отталкиваясь от стен. В этот раз ужасные возгласы вылетали из меня, толкаясь во все углы. Баландин молчал, как истукан. Все-таки заикание – заразное заболевание. Вроде чумы или холеры, короче, настоящая сибирская язва – это проклятое заикание. Теперь понятно, почему в «Кальпурнии» стоит гробовая тишина. Коллектив не выдержал испытаний непредвиденными формами коммерческого сотрудничества. Баландин сам руководит, сам охраняет – самого себя. Сидит крепко. Надежно. В общем, сам себе клиент.

– А ваши клиенты знали об этом? – наконец-то заговорила я, оглянувшись на Кальпурнию. Она еле заметно кивнула мне, дескать, действуй в том же направлении.

– А зачем им знать? – спросил Баландин. – Ваша задача состоит в том, чтобы привлечь клиентов. А там разберемся.

Я вспомнила крутую охрану Бобылева: вертушки с магнитными лампочками, камеры видеонаблюдения, черную униформу охранников, бейджи, сигнализацию, бесстрастные физиономии сотрудников службы. И я безумно затосковала. Мне стало жаль будущих клиентов. Они доверчиво вверяют самое ценное имущество полковнику Баландину, чтобы он сохранил его, а у него даже газового баллончика нет. Полковник хочет, чтобы я обманула предпринимателей, заманив их льстивыми и лживыми обещаниями, помогла выкачать из них деньги. Не выйдет. Тоже мне, нашел аферистку по рекомендации. Я не аферистка, я – фляер. Золотой призер на короткие дистанции.

– Константин Иннокентьевич, мне пора. У меня масса дел, я спешу. – Я медленно поднялась со стула, посмотрела на Кальпурнию, подошла к стене и сорвала компьютерный рисунок. Свернула в рулончик и сунула под мышку.

– Что вы делаете, Инесса? – заорал полковник. Я заметила, что он ни разу не заикнулся. Даже не посинел и абсолютно не позеленел. Так и остался бурым, с ярким апоплексическим румянцем на морщинистых щеках.

– Я забираю последнюю жену Цезаря с собой. Я не оставлю ее вам на растерзание. Прощайте.

И я вышла на улицу, чувствуя, что мои щеки пылают от стыда и обиды. Голубенко полагал, что я соглашусь на любую работу. В моем отчаянном положении смешно разыгрывать из себя невинность. Но я не смогу работать в подобном заведении. Не смогу. Буду временно перебиваться переводами. А там видно будет. Вместе с Кальпурнией мы удалились на безопасное расстояние от страшного полковника. На Кондратьевском проспекте я выдохнула скопившееся раздражение. Было от чего разозлиться. Я сердилась на себя, на обстоятельства, на Баландина. Я покопалась в своей голове, отыскивая мало-мальски подходящую мысль. Но там уже сидел Бобылев. Он увесисто разместился во всех миллиардных ячейках неисчислимых мозговых клеток. Никак не прогнать его оттуда. Для этого целую жизнь нужно потратить. Наверное, Сергей не хотел бы, чтобы я работала у полковника Баландина рекламным менеджером. И я воспарила над городом; разогнала тучи, расправила облака, взлетела над серым пологом – за ним сияло весеннее солнце. Яркое, страстное, бушующее солнце. Я купалась в радостных лучах, крепко прижимая к себе рулончик с изображением освобожденной из плена надменной Кальпурнии.

Шли дни. День за днем. Сутки прочь. Ночью я работала. На полу, в креслах, на кровати – повсюду валялись словари, разорванные листы бумаги, карандаши, ручки, фломастеры. Котенок на первых порах поиграл немного в переводчика, потом ему надоело это утомительное занятие. Он явно заскучал, а мне нельзя было расслабляться. Перевод требовал вдумчивости, погруженности, осмысления. Ночная жизнь не позволяла летать в облаках, предаваться мечтам, копаться в мыслях. Телефон по-прежнему безмолвствовал. Иногда я натыкалась взглядом на телефонный аппарат, и внутри меня разгоралось безудержное желание швырнуть бесполезную вещь в помойное ведро, но, вспомнив, что я могу остаться без связи с внешним миром, тут же гасила в зародыше буйные порывы. Мама, всучив мне рукопись, окончательно успокоилась, видимо, успела проглядеть черновики. Скорбный труд кого угодно мог загнать в состояние покорности перед обстоятельствами. И я тупо нанизывала слово за словом, будто пряла бесконечную пряжу. Мир жил собственной жизнью, как отдельный организм. А я совсем не думала о будущем. Я не хотела торопить время. Иногда время торопливо бежало, пытаясь обмануть меня, дескать, проскочит весна, наступит лето, а там, глядишь, пойдут осенние дожди. Но чаще оно тянулось, выматывая из меня жилы. Меня не станет, а время по-прежнему будет идти, спешить, торопиться и тянуться, как липкая лента. И никто не заметит моего исчезновения, а мир останется прежним. Люди будут заниматься привычными делами. А я еще не умерла. Я перевожу ненужную и никчемную книгу, чтобы не умереть с голоду. Я заплакала от жалости к себе и незаметно уснула.