Единственным человеком, который мог бы спасти положение и остановить сладкие речи канцлера, был фельдмаршал Паскевич. Государь всегда ставил его на первое место среди своих советчиков и никогда не шел против его мнения, однако князь Варшавский полностью отстранился от ведения войны на Балканах. Сидя в столице Царства Польского, он хмуро наблюдал за событиями на Дунае, и у подобного поведения были свои причины. Он никак не мог простить государю приказ к подавлению Венгерского восстания 1848 года. Даже когда посланник австрийского императора прилюдно падал перед ним на колени и целовал руки, взывая спасти гибнущую империю, Паскевич был резко против помощи австрийцам.

По его мнению, вмешательство России в австрийские дела могло было быть только при соблюдении Веной ряда условий. Все они были тщательно изложены фельдмаршалом на бумаге, и император был с ним, как всегда, согласен. Согласна с ними была и австрийская сторона, но вот только согласие это было только на словах. Ссылаясь на угрозу распространения «революционной заразы» на польские земли, канцлер Нессельроде сумел уговорить Николая дать приказ о вводе войск, не дожидаясь письменных договоренностей. Император поверил своему венценосному кузену на слово, в чем была его трагическая ошибка. После подавления восстания все обещания были благополучно забыты или, точнее сказать, «затерты» благодаря усилиям канцлера.

– Не стоит наступать на мозоль молодому австрийскому монарху. Сейчас у него не самый благоприятный момент для выполнения данных им ранее обещаний, – настойчиво жужжал в августейшее ухо Нессельроде. – Венский двор всегда будет помнить, кому именно он обязан своим существованием.

Это же неоднократно говорили императору австрийский посол в России, имперский канцлер Меттерних и сам молодой император Франц-Иосиф, и царь дал себя уговорить, не будучи от природы вредным и злопамятным человеком.

Жест по прощению долгов был чисто русским жестом. В отличие от русского монарха европейские властители все свои дела тщательно записывали и скрупулезно требовали денег за свое благодетельство. А если не получали, то не стеснялись об этом напоминать, а если не помогало, то громко стучали по столу кулаком. Дружба дружбой, а табачок врозь, Европа.

В отличие от канцлера, Паскевич с самого начала знал, что за пылкими обещаниями и горячими слезами австрийцев скрывалось зло, которое никогда не простит русскому императору своего публичного унижения и позора.

Поэтому, когда только появились первые предвестники новой войны с турками, фельдмаршал высказал опасение, что в этом конфликте придется не столько воевать с турками, сколько ждать удара в спину со стороны австрийцев. Сказано это было открыто и внятно, и всем было ясно, в чей огород был этот камень.

Говоря эти слова, фельдмаршал не столько упрекал канцлера, погрязшего в австрофилии, сколько проверял готовность государя к изменению внешней политики империи. Николай смолчал и после этого, что было воспринято Паскевичем как слабость, неготовность проводить новую линию в отношении Вены. По этой причине он демонстративно отказался от поста командующего Дунайской армией, ограничившись только разработкой плана грядущей войны.

Сказанные фельдмаршалом слова об австрийской угрозе имели для Дунайской армии плачевные последствия. Михаил Горчаков воспринял их не как предостережение, а как непреложную истину, которая непременно должна исполниться. С момента начала войны он не предпринял никаких боевых действий, которые должны были если не прорвать турецкую оборону вдоль Дуная, то держали бы врагов в постоянном напряжении, заставляя думать их об обороне, а не о наступлении.

Ничего этого генерал Горчаков не сделал и получил закономерный и вполне ожидаемый удар от неприятеля. Видя откровенную пассивность со стороны русских, Омер-паша сам перешел к активным действиям и ударом через Дунай прощупал крепость позиций противника. Воспользовавшись тем, что Горчаков разместил все свои силы ровным слоем вдоль всего фронта, паша нанес удар по наиболее слабому, западному флангу русских. И тут во всей красе предстала профессиональная непригодность генералов Дунайской армии.

Лучшим проявлением этого стала откровенная трусость генерала Данненберга, который своими невразумительными приказами о невмешательстве позволил туркам сначала захватить важный остров на Дунае, а затем переправиться на русский берег в районе Ольтеницы. Когда же турки стали угрожать положению Валашскому отряду, генерал отдал приказ о штурме вражеских позиций и лично прибыл к месту сражения.

Лучше бы он этого не делал. Следуя плану атаки, штурмовые колоны пошли на вражеские укрепления по открытой местности вдоль дунайского берега, вместо того чтобы пробираться к ним через заросли. Едва только пехотинцы бросились в атаку, как подверглись двойному огневому удару. По ним палили пушки с ранее занятого турками острова и вели огонь орудия, установленные врагом на валу Ольтеницких укреплений. Ядра и шрапнель наносили урон русским солдатам, но, несмотря на это, они не только не отступили, но даже ворвались в укрепления противника.

В завязавшейся рукопашной схватке турки дрогнули и, бросив орудия, стали отступать к лодкам на берегу Дуная. Победа была уже в руках, но в этот момент генерал Данненберг отдал приказ об отступлении.

Возмущенные отступлением от Ольтеницы офицеры стали обвинять своего командира в предательстве и требовали суда над ним, но генерала взял под свою защиту Горчаков. В письмах к Паскевичу и Николаю он заявил, что Данненберг действовал абсолютно правильно, так как стремился сохранить количество потерь, которые были весьма значительными.

Стоит ли удивляться, что подобное поведение командующего Дунайской армией ослабило боевой дух русских солдат и придало дерзости противнику. Ободренный «победой» под Ольтеницей, в конце декабря Омер-паша решил ударить в районе Калафата, ранее занятого турками благодаря «невмешательству» генерала Данненберга.

На этот раз целью турок был отряд тобольцев под командованием полковника Баумгартена. Превосходя силы отряда в несколько раз, турки попытались выбить русских из селения Четати, а затем окружить и уничтожить.

Оказавшись в трудном положении, солдаты Тобольского полка храбро сражались с противником, отражая одну его атаку за другой. Во время одной из них, преследуя отступающего противника, они уткнулись в глубокий ров, за которым находилась артиллерийская батарея противника. Не желая терять время для поиска обходных путей и боясь упустить возможность уничтожить врага, солдат Никифор Дворников залез в ров и приказал своим товарищам идти прямо через него.

– Так быстрее будет, ребята! – крикнул отважный солдат, и его товарищи бросились вперед.

Более пятидесяти человек перебрались через ров, когда Дворников потребовал вытащить его изо рва, чтобы вместе с другими атаковать противника.

В результате смелой атаки турецкая батарея была захвачена, пушки заклепаны, а лафеты изрублены. Столь смелые действия смогли уменьшить натиск противника на русские позиции и помогли тобольцам продержаться до подхода помощи.

Едва две роты Одесского полка ударили туркам в тыл, как они прекратили атаки и стали отступать по направлению к Калафату. В силу своих возможностей, поредевшие ряды тобольцев и одесситов пытались преследовать уходящего противника и наносили ему урон.