Что произошло той ночью? Она подозревала, что Грег что-то подсыпал ей в бокал, но сколько времени прошло, прежде чем Таю удалось каким-то образом разыскать ее и привезти на ранчо? Трейси взглянула на него, но спросить не решалась.

Все больше волнуясь, она испугалась ответа. Физически она не чувствовала никаких признаков насилия, но это, пожалуй, ни о чем не говорит. Поскольку Грег определенно подсыпал ей что-то в бокал, он, наверно, довел задуманное до конца. Как бы это ни было больно и противно, но ей станет легче на душе, если она узнает правду.

Вероятно, ей бы следовало отправиться к врачу и провериться, но это может привести к полицейскому разбирательству, чего Трейси уж вовсе не хотела. Но ведь могло же ничего и не произойти. И тогда она подвергнет себя испытанию напрасно. Она заговорила приглушенным голосом:

— Той ночью… как я очутилась с тобой?

Тай обвел ее медленным и испытующим взглядом, и у нее замерло сердце. Он, должно быть, размышлял, как бы это помягче сказать ей, и наверняка его ответ подтвердит ее худшие опасения.

Трейси не в силах была вынести напряженное ожидание.

— Он оставил меня где-нибудь в общественном месте?

Тай сорвал салфетку с коленей и бросил ее на стол. Он вдруг рассвирепел, и Трейси окончательно упала духом.

— Ты напилась до потери сознания. Он вынес тебя из клуба. Я догнал его на тротуаре, и Паркер, пораскинув мозгами, решил, что будет лучше, если он предоставит мне сопровождать тебя дальше.

Вздох облегчения вырвался у Трейси. Однако, когда Тай заговорил вновь, вместо облегчения она испытала жгучий стыд.

— У него таких женщин, как ты, хоть пруд пруди, но его, видно, потянуло на кого-нибудь чуточку поживее, чем ты. Стоило лишь ему узнать, что мы с тобой знакомы, так он был прямо рад-радешенек сбыть тебя с рук.

Трейси уставилась на Тая, пораженная и пристыженная прямотой его высказывания. Чуть раньше ей было показалось, что его неприязнь к ней немного поубавилась.

— Я не была пьяна, — в который раз повторила она. — Мне кажется, он подсыпал что-то мне в бокал. — Тай скептически выгнул брови. Он не верил ей, и это еще больше выводило Трейси из себя. — Все шло замечательно — и вдруг на мгновение у меня потемнело в глазах.

— И часто у тебя случаются провалы памяти?

Трейси покачала головой.

— Нет, не провалы памяти. Этого у меня не бывает. Я же тебе говорю: у меня лишь на мгновение потемнело в глазах — я потеряла сознание.

Суровый взгляд Тая постепенно смягчился.

— У всего бывает начало, Трейси.

Она вдруг подалась вперед.

— Нет. Дело было не в спиртном, даю слово.

— Но у тебя ведь и вправду проблемы с алкоголем.

Она не могла отрицать этого: ее саму страшила перспектива стать алкоголичкой.

— Я выпиваю немного вина на ночь, чтобы уснуть, — неожиданно для себя призналась Трейси, потом вздохнула и отвернулась. — Меня тревожило… — Она с трудом подняла на Тая глаза, вынужденная обороняться. — Но я не была пьяна в ту ночь. Даже если бы я нормально чувствовала себя в его обществе, я бы не стала много пить. Я отпила из второго бокала только потому, что он заказал его, пока меня не было.

Трудно было выдержать суровый взгляд Тая.

— У меня в шкафу есть бутылка ликера. Не возникнет ли из-за этого проблем?

— Нет. Ни в коем случае.

Казалось, пролетела вечность, прежде чем Тай заговорил:

— Я ничего не имею против того, чтобы выпить в компании. Иначе не стал бы держать спиртное в доме. Но на работе выпивки не потерплю. Если станешь пить в рабочее время или попадешься мне пьяной на глаза — вылетишь с ранчо с такой скоростью, что обгонишь собственную тень. Ясно?

У Трейси стало совсем скверно на душе. Он все еще не верит ей. Она нерешительно кивнула, показывая, что испугалась его угрозы.

Тая, похоже, это удовлетворило.

— Мы знаем средство от бессонницы, Трейси. Оно называется тяжелой работой.

По всей вероятности, от едва наметившейся непринужденности в отношении Трейси к Таю у него тоже имелось средство — строгость.

Утро следующего дня было сущим кошмаром. Трейси слишком переволновалась и почти не спала всю ночь. Проработав в стойлах не больше двух часов, она уже качалась от усталости. Она давно чувствовала недомогание, но сейчас ей стало совсем худо. Она боялась, что тошнота и слабость в ногах одолеют ее, боялась, что Тай будет очень недоволен — ведь ему это может показаться просто ленью или желанием увильнуть от работы.

Она и так была нерасторопна из-за отсутствия навыков, но недомогание еще больше затрудняло работу. А конюшня казалась такой огромной. Там оставалось всего лишь несколько лошадей, но надо почистить все стойла до одного. А это значит, что надо держать в руках вилы и лопату, нагружать тачку влажной соломой и навозом, а потом тащить ее наружу, чтобы разгрузить. Трейси не осмеливалась отлучиться ненадолго в дом, чтобы взять аспирин или тайленол, а потому мучившая ее головная боль, от которой темнело в глазах, никак не утихала.

В конечном счете если она и держалась еще на ногах, то только на силе воли и из чувства гордости. Работа была для нее не только способом уладить проблему с долгом — это был шанс начать все сначала. Ее обеспеченная жизнь обернулась полным крахом, и она ничего не могла поделать с этим. Как это ни странно, но тяжелый физический труд, столь далекий от того, чем она пыталась заниматься прежде, действительно мог помочь ей взять себя в руки. Каким бы презренным и неромантичным это ни было, но выгребание навоза оказалось той работой, где Трейси могла достичь определенных успехов.

До нее только теперь дошел комизм ситуации. Но у нее не было сил даже рассмеяться, и это еще больше укрепило ее в решимости продолжить работу.

* * *

Тай мог неприкрыто наблюдать за Трейси во время ланча, потому что она не видела ничего вокруг. Они ели на кухне, но, пожалуй, только Тай отдавал себе отчет в том, что кладет в рот, и получал от этого удовольствие.

Сначала Трейси буквально накинулась на еду. Теперь же казалось, что ей трудно поднести вилку ко рту, а когда ей это наконец удавалось, она жевала так медленно, словно это требовало неимоверных усилий.

Она была потной и взъерошенной, а прическа утратила форму, как и она сама. Ее лицо было белым, как бумага, под глазами — темные круги, на щеках — неестественно яркие пятна румянца. Ее била дрожь, но Трейси едва ли замечала это.

Тая мучили угрызения совести. Даже одного утра работы в конюшне явно оказалось куда больше того, что было Трейси по силам. Она выглядела не просто уставшей, а изнуренной. И больной. Она явно не годилась для такой работы, и Тай не должен был настаивать на этом.

— Можешь остаться в доме после обеда, — сказал он, тотчас же пожалев о резкости тона.