Врач вздохнул и после долгого колебания наконец сказал:

– Да, кое-что и в самом деле существует. И хотя факты и реальные случаи подтверждают это, все врачи и ученые, включая меня самого, отвергают это явление целиком и полностью.

Камиль еще больше склонилась над столом.

– И о чем идет речь?

– Все эти воспоминания, жесты, вкусы передает вам пересаженное сердце. Они принадлежат не вам, а вашему донору. Это называется клеточной памятью.

В недрах каменоломни Сен-Леже-о-Буа гидравлический домкрат сорвал наконец замок решетки.

Четыре спецназовца ступили на лестницу и стали ритмично подниматься, за ними Белланже, Левалуа и Шарко. Поскрипывание крепких ботинок из гортекса с берцами, шуршание полипропиленового камуфляжа, прерывистое дыхание. Похоже, здесь было с полсотни очень крутых ступеней. В тесном туннеле со сводчатым потолком можно было двигаться только гуськом.

Миновав ровную площадку в несколько метров, полицейские наткнулись на другую дверь, покрытую звукоизолирующим материалом. Электрический провод, тянувшийся от видеокамеры, в этом месте входил в скалу и исчезал за дверью.

– Осторожно.

Снова пустили в ход домкрат. Спецназовцы держали помповые ружья наизготовку, чтобы отреагировать на малейшее движение. Треск дерева, скрежет металла. Замок уступил. Люди толкнули дверь. Однако им пришлось приложить немалые усилия, словно проход загромождало что-то тяжелое. Спецназовцы подналегли, и за дверью послышался грохот.

Теперь они оказались в маленьком замкнутом помещении сплошь из бетона. И невообразимо захламленном: садовый инвентарь, железные прутья, старая мебель, канистры… Туннель, откуда они только что вышли, был замаскирован тяжелым шкафом, досками и изолирующим материалом. Этот тайник тотчас напомнил Шарко убежище Марка Дютру, бельгийского педофила: с таким же защищенным и скрытым доступом туда, где, несомненно, творились наихудшие ужасы. Воспоминание навело его на мысли о Жюле и Адриене, об их невинности, и ему стало не по себе. В последнее время подобные непрошеные и неуместные мысли посещали его все чаще.

– Теперь мы в бывшем бункере, – шепнул Белланже.

Свет, косо проникавший сюда через отверстие в потолке, указывал, что они уже на поверхности. Тут имелся маленький электросчетчик, соединенный с розеткой и освещавшей помещение лампочкой. Другой провод, из-за двери, наверняка питавший лампочки и видеокамеру в подземелье, был выведен непосредственно на щиток с предохранителями.

Взломав наружную дверь бункера, они оказались в глубине сада, у самой кромки леса. Солнце жарило изо всех сил. Трава, заполонившая участок, местами пожелтела. Прямо перед ними, метрах в тридцати, стоял небольшой частный дом – двухэтажный, кирпичный, с закрытыми ставнями. На земле валялись сорванные бурей черепицы. Ближайшее от него жилище едва виднелось за деревьями, метрах в двадцати. Еще дальше в голубом небе торчала церковная колокольня.

На подъездной дорожке никакой машины. Пригнувшись, они двинулись вперед, к дому. Заняв позиции по обе стороны от двери, два спецназовца подали знак всем остальным остановиться; двое других сделали то же самое у задней двери.

Франк Шарко со своим «зиг-зауэром» в руках держался у стены рядом с шефом. По его затылку струился пот. Жара, прилив адреналина от участия в операции, гнусности, обнаруженные в подземелье… Да еще недосып, короткие ночи, которым задавал ритм свирепый аппетит Жюля и Адриена. До него дошло, что его пальцы, стиснувшие рукоять пистолета, дрожат, а живот превратился в свинцовый шар. Эти симптомы появились у него после рождения близнецов. И что любопытно, возникали, стоило ему попасть в стрессовую ситуацию. Словно он новичок и на своей первой операции, объятый отвратительным страхом схлопотать пулю.

– Все нормально, Франк? – шепнул Белланже. – Неважно выглядишь.

– Жара…

Через минуту семь человек проникли в дом и быстро его осмотрели. Комнаты совершенно пустые. В гостиной ни мебели, ни телевизора, нет холодильника на кухне, там осталось только мусорное ведро, пустое и чистое. Чердак продувался ветрами, заливался дождем. Спецназовец доложил, что на втором этаже тоже ничего нет. Было очевидно, что в доме никто не живет.

– Ладно, больше обыскивать не будем, – сказал Белланже. – Пусть тут сперва криминалисты поработают.

Едва Шарко вышел, как завибрировал его мобильник. Эсэмэска. Люси интересовалась, что нового, как почти всякий раз, когда он был на деле.

Текст сопровождал смайлик.

Шарко вздохнул. С помощью всех этих эсэмэсок, которые она ему посылала, Люси пыталась участвовать в расследованиях как бы «по доверенности» и, как только он возвращался, совала нос во все дела. Он знал, что жена рада возиться с близнецами, но при этом несчастна из-за того, что сидит взаперти дома, в то время как он ходит на охоту.

Он набрал ответ:

Отправив сообщение, он снова помрачнел. Наоборот. Ничего не в порядке. Что это был за странный приступ тревоги, который даже Белланже заметил? И к тому же Шарко знал: стоит ему вернуться домой, как Люси непременно попытается выведать все подробности, принять активное участие в расследовании – не мытьем, так катаньем. Она просто не могла по-другому. И в глубине души он был убежден, что она не выдержит еще две недели, которые остались ей до выхода на работу.

За спиной послышался голос подошедшего Николя Белланже.

– Я только что дозвонился в мэрию Сен-Леже, – сообщил он.

– Ну и?..

Они направились на улицу.

– Забираем машины и едем к владельцу этой халупы. Некто Жиль Лебрен, живет на другом конце деревни. По словам типа из мэрии, ему эта хибара в наследство от отца досталась, а сам он, похоже, ее кому-то сдает.

– Какие ужасы вы мне рассказываете.

Жилю Лебрену, жизнерадостному плешивцу с фигурой, похожей на кеглю для боулинга, было лет пятьдесят. Он проживал в красивом кирпичном доме, веранда которого выходила на большую лужайку с качелями. Разнообразные фотографии в рамках свидетельствовали о наличии жены и детей.

Услышав от Шарко и Белланже о мрачной находке, он внезапно побелел как мел и опустился на банкетку в гостиной. Похоже, это произвело на него сильное впечатление.

– Туннель под бункером… Я и не знал, отец никогда о нем даже не заикался.

Полицейские молча переглянулись. Белланже кивком пригласил его продолжить свои объяснения.

– Он умер пять лет назад. В том доме обосновался в восьмидесятых. Мы с ним мало общались, отношения у нас всегда были прохладными… Может, он случайно нашел ход в эту штольню и решил никому не рассказывать, когда бункер раскопал в саду, чтобы устроить кладовку для инструментов. Предыдущие-то владельцы никогда там ничего не делали, все забросили, вот его и засыпало землей. Не знаю, может, вы заметили: уж чего-чего, а бункеров в наших краях хватает…