Я заплакал от жалости к ней и спросил, виноват ли в этом отец, и она подтвердила это. Неожиданно она спросила:

— Секенр, ты ненавидишь его?

Я пытался быть откровенным до конца — именно так и протекал наш разговор — но ответа на этот вопрос я так и не смог найти даже для самого себя.

— Не думаю, что он хотел причинить мне зло…

— Сын, ты должен разобраться в своих чувствах к нему. Именно здесь, а совсем не на реке, ты заблудился и потерял дорогу.

И снова мы долго шли в кромешной тьме, и все это время я думал о своем отце и вспоминал свою мать, какой она была когда-то. Больше всего на свете я хотел, чтобы все вернулось на свои места, чтобы все было, как прежде — отец, мама, Хамакина и я в нашем доме на окраине Города Тростников, как в моем далеком детстве. Но, если я и извлек для себя какой-то урок из всего пережитого, то он заключался в том, что наши дни текут и уходят безвозвратно, как Великая Река; в том, что потерянного не воротишь. Я отнюдь не стал мудрее. Я понял очень немногое, но это-то я понял.

Отец, по которому я тосковал, которого мне не хватало, тоже безвозвратно ушел в прошлое. Возможно, он и сам мечтал вернуться туда. Хотелось бы знать, понимал ли он, что это невозможно.

Я пытался возненавидеть его.

В темноте и тишине реки рождалось ощущение, что мы находимся в туннеле, глубоко под землей, но разве мы действительно не находились глубоко в утробе Сюрат-Кемада? Мы шли изо тьмы во тьму без начала и конца, словно по бесконечной темной галерее, не имея ни малейшего шанса найти парадную гостиную.

Так и с нашей жизнью. Так и со всеми нашими делами — подумал я. Все, что мы пытаемся постичь, приходит к нам лишь смутным отблеском понимания, оставаясь во многом тайной.

Так и с моим отцом…

Неожиданно мама взяла мои ладони в свои руки и сказала:

— Мне было дозволено лишь немного проводить тебя, сынок, и мы уже прошли эту часть пути. Я не могу пойти туда, куда не допускаются неприкаянные, где нет для них места.

— Что? Я не понимаю.

— Мне не дозволено пересекать порог дома бога. Здесь я должна проститься с тобой.

— Но ты же сказала…

— Что мы уже давно находимся в утробе зверя. Но лишь подошли к дверям его дома.

Она стала удаляться от меня. Я, как безумный, принялся шарить руками в темноте и вновь нашел ее.

— Мама!

Она нежно поцеловала мои руки, и ее губы так же, как губы Сивиллы, были настолько холодными, что обжигали.

— Но ты герой, сын, ты сможешь сделать и следующий шаг, и еще один. Храбрость и заключается в способности сделать следующий шаг, пойти дальше. Я всегда знала, что ты храбрец.

— Мама, я…

Тут она погрузилась в воду. Я потянулся к ней и схватил ее. Я пытался вытащить ее, но она шла на дно как камень, и мне пришлось разжать руки. Наконец я пришел в себя и понял, что бессмысленно ползаю по ледяной поверхности воды, шаря руками по сторонам, подобно слепому ребенку, потерявшему мраморные шарики на гладком полу.

Я поднялся на ноги, дрожа от холода, и принялся растирать плечи и руки.

Она ошиблась, сказал я самому себе. Я совсем не герой. Я даже не храбрец. У меня просто не было выбора. Сивилла прекрасно понимала это.

И все же мне ни разу не пришла в голову мысль повернуть обратно. Обратный путь был закрыт для меня по многим причинам.

Я хотел было снова позвать Сивиллу, рассказать ей, что опять заблудился. Во тьме я не имел никаких ориентиров лишь ноги подсказывали мне, что дорога пошла под уклон — и не был уверен, следую ли тем путем, по которому должен идти, или возвращаюсь обратно.

В конце концов, едва ли это имело значение — вряд ли в утробе бога направление существует в физическом смысле. Скорее, это лишь очередная ступень, которую надо преодолеть.

И вновь события стали развиваться в ускоренном темпе. Со всех сторон вокруг меня неожиданно начали подниматься огни — они поднимались с поверхности воды, словно свет от невидимого маяка, и парили у меня над головой, как звезды. Вода покрылась рябью, забурлила, и вскоре маслянистые волны уже лизали мои ноги.

Я побежал, испугавшись, что действие волшебства, удерживавшего меня на поверхности воды, после ухода матери прекратилось. Я не мог представить себе ничего более ужасного, чем утонуть в реке здесь, в утробе Сюрат-Кемада.

Я побежал, и огоньки света последовали за мной, как прилипшие, — они кружились вокруг меня, словно искры на ветру. Потом раздался звук. Вначале мне показалось, что подул ветер, но потом я понял, что это дыхание — змеиное шипение сквозь зубы, а сопровождавшие меня огни оказались глазами, не отражавшими свет, как собачьи глаза отражают свет костра, а испускавшими его подобно горящим углям.

Тьма поредела, и я увидел, что уже выбрался из туннеля. Зазубренные, покрытые трещинами утесы поднимались с обеих сторон реки, устремляясь к неведомым высотам. Высоко надо мной вновь загорелись серые звезды Страны Мертвых.

А еще вокруг меня собрались тысячи эватимов — они плавали в воде, карабкались на утесы или просто стояли у самой кромки воды, выжидая. В исходящем от их глаз и от бледных звезд свете я смог убедиться, что наконец дошел до того места, где берет свое начало и заканчивается Великая Река — до громадного озера; здесь ужасные создания с человеческими телами и крокодильими головами плавают взад-вперед, глубоко погружаясь в густой серый туман, а их длинные челюсти ходят вверх-вниз.

В руках эватимы держали похожие на остроги шесты с длинными крюками, и я наблюдал, как то один, то другой, выждав какое-то время, опускает свой шест в воду и вылавливает оттуда человеческий труп, взваливает его себе на плечо и удаляется прочь или просто замирает на месте, сжимая мертвеца в крепких, как у любовника, объятиях.

К своему ужасу, я осознал, что стою над целым морем трупов. Я посмотрел вниз — они вполне отчетливо виднелись под чуть замутненной поверхностью воды всего в нескольких дюймах у меня под ногами: их лица, руки, ноги, спины и груди медленно колыхались в воде, сталкиваясь друг с другом, как тысячи рыб в рыбацкой сети. Я подпрыгнул, вздрогнув от отвращения, но приземляться мне было некуда.

Я вновь побежал. По какой-то непонятной причине эватимы, слишком увлеченные своим делом, не обращали на меня ни малейшего внимания.

Впервые за все время под моими ногами послышался звук — раздался плеск и смачное чавканье, будто я бежал по грязи.

Это и на самом деле было то место, о котором говорилось в Книге Мертвых — мы переписывали ее с Велахроносом — где души умерших и нерожденных сортируются эватимами, являющимися одновременно и мыслями, и слугами ужасного бога: каждого судят и отправляют в надлежащее место — или отрыгивают в мир живых или пожирают.

Я впал в отчаянии, так как понял, что, если Хамакина здесь, мне никогда не найти ее.